Для кого цветет лори. Марина Суржевская

хотя его губы заставляют тело девушки дрожать, выгибаться и истекать любовным соком. Он любит ее вкус, любит чувствовать на языке терпкость ее желания, любит доводить до той точки, когда ее сопротивление становится беспомощностью, а после – страстью. На этот раз он использует пальцы, потому что хочет смотреть ей в глаза. Видеть, как туман наслаждения застилает их синеву, как приоткрываются упрямо сжатые губы, как запрокидывается голова. Конечно, она снова скажет, что ненавидит его.

      И тогда он уберет ладонь от ее лона, прижмет палец к ее губам.

      – Не хочешь? Правда? Оближи, Оникс. Возьми в рот и оближи.

      Она тяжело дышит, смотрит со злостью. Но губы открывает и проводит языком. Потом в синей бездне ее глаз появляется что-то новое… и девушка медленно втягивает его палец в рот, выталкивает языком, снова втягивает…

      – Думаешь, только ты умеешь дразнить, аид?

      Игра? Оникс хочет поиграть? С ним?

      Что лишает его остатков разума – понимание этого или ощущения? Влажность шелкового языка, губы, посасывающие его палец…

      Он откатывается рывком, встает у кровати, не отрывая тяжелого взгляда от раяны. Манит ее пальцем, указывая вниз. И она улыбается. Медленно, насмешливо, встает на колени, а потом скользит по меху покрывала, словно кошка, выгнув спину и отставив круглые ягодицы. Приближается к краю, смотрит снизу вверх. От ее позы, от подчинения у него перехватает дыхание. Оникс подползает еще ближе, теперь ее пухлые губы так близко… И так хочется почувствовать их…

      Но он не двигается с места. Лишь смотрит на нее, такую…

      – Оникс…

      …Проснулся от собственного стона. Тело в испарине, губы сухие, и желание так сводит с ума, что дышать больно. Эти сны доводили до безумия. И самое страшное, что он не хотел просыпаться. Иногда ему в голову даже закрадывалось желание надышаться запрещенным дурманом, что привозят контрабандисты из Черных земель. Его дым погружает в сон, сладкий сон, который так реален. Этот сон все длится и длится, он может продолжаться сутками, пока тлеет палочка дурмана.

      Пристрастившиеся к нему умирают от истощения, потому что не едят и не пьют, они грезят и подыхают с блаженной улыбкой на иссохшихся лицах.

      А другие сходят с ума, отказываясь возвращаться в бренный мир и желая вновь оказаться в стране своих снов.

      И Лавьеру казалось, что он в шаге от этих безумцев. Оникс снилась ему, и ему хотелось остаться в реальности сновидения. Там он был почти счастлив.

      Ран выругался сквозь зубы, перекатился, встал с кровати, направляясь к купальне.

      Надо выбросить раяну из головы. Слишком много дел, чтобы думать о ней. Или чтобы чувствовать.

* * *

      – Итак, что я должен делать?

      Дом Кристиана Нерра – двухэтажный и основательный – был похож на своего хозяина, бывшего сумеречного, похороненного семь лет назад. Когда-то Верховный аид империи лично «убил» пса. И был единственным, кто не только знал о его воскрешении, но и мог пройти преграду, окружающую огромную территорию в лесах Вересовой Впадины, принадлежащей «покойнику».

      – Ты неплохо устроился, – Лавьер остановился