Эра Милосердия. Георгий Вайнер

он сейчас от нервного шока спал, а вскорости спать перестанет, это уж будь спок…

      Приехал Панков.

      Жеглов отрядил меня в его распоряжение, а сам умчался куда-то с Тараскиным.

      Панков поставил в угол свои шикарные галоши, на гвоздь повесил зонтик и посмотрел на меня поверх очков, и снова вид у него был такой, будто он прикидывает, боднуть меня посильнее или можно повременить.

      Видимо, он решил не бодать, потому что пожевал усердно верхнюю губу и коротко распорядился:

      – Дайте мне протокол осмотра…

      Я принес ему дело, раскрыл на первой странице, а Панков снял с переносицы и принялся тщательно протирать очки. Делал он это очень неспешно, чистеньким ветхим носовым платком, и я снова подумал, что очки у него какие-то совсем старинные, таких теперь и не носит никто: круглые, без оправы, с желтенькой пружинкой и шнурком. Нацепил он окуляры, рассеянно махнул мне рукой – рядом, мол, садись – и принялся читать протокол, делая маленьким золоченым карандашиком какие-то непонятные отметочки на полях. Дочитав, он сказал:

      – Классическое корыстное убийство. Обратите внимание, молодой человек: при эмоциональных преступлениях, то есть под воздействием сильных страстей, виновные откровенны. Напротив, при корыстных мотивах они зачастую отрицают вину до последней возможности. Вчера я уже говорил об этом нашему другу Глебу Георгиевичу, но он был несколько… э… самонадеян. Отсюда следует, что, не дожидаясь признания обвиняемого, мы должны доказать его вину при помощи улик, прямых, а также косвенных. Вы ведь только начинаете? – Он снял очки, и на переносице от пружинки остался глубокий красный след. Я кивнул, а он, не глядя на меня, продолжил: – Это дело мне кажется достаточно хрестоматийным, для того чтобы вы могли получить первое глубокое впечатление об основных принципах нашей работы, которой собираетесь посвятить себя…

      – Сергей Ипатьевич, а почему вы считаете это дело хрестоматийным?

      – Да потому что преступление совершено человеком неопытным и он оставил нам улики, достаточные для трех убийств. Нам остается только исследовать их, закрепить и законным порядком привязать, так сказать, к данному делу. И тогда можно его направлять в суд, даже если обвиняемый и не соизволит сознаться: улики обвинят его сами!

      – А если улики не подтвердятся? – спросил я.

      – Как это «не подтвердятся»? – удивился Панков. – Должны подтвердиться!.. Впрочем… э… не будем загадывать, мы же не на семинаре.

      Но я человек дотошный и, несмотря на то, что Жеглов уже не раз ругал меня за въедливость, все-таки переспросил:

      – Хорошо, как все сойдется, а если нет? А Груздев не колется…

      Панков покашлял, пожал узкими плечиками, словно я бог весть какой глупый вопрос задал:

      – Гм… Гм… Ну-у… если не сойдется… и обвиняемый отрицает вину… Суд тогда оправдает его.

      – А как же убийство? – допытывался я. – Кто отвечать-то будет?

      – Видите ли, молодой человек, наука считает, что не существует нераскрываемых