Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть 1. Мигель де Сервантес Сааведра

[121] с великою приятностью начал петь:

      Ты меня, Олалья, любишь,

      Хоть об этом мне, конечно,

      Не сказала даже взором —

      Языком безгласным сердца.

      Зная, что ты знаешь это,

      Я отбросил все сомненья:

      Мы любовь скрывать не в силах,

      Если нам о ней известно.

      Пусть меня по временам

      Ты пытаешься уверить,

      Что душа твоя – как бронза,

      Как гранит холодный – перси.

      Но из-под глухих покровов

      Твоего высокомерья

      Мне тайком надежда кажет

      Краешек своей одежды.

      И гонюсь я за приманкой,

      Хоть и не могу доселе

      Ни торжествовать, что избран,

      Ни крушиться, что отвергнут.

      Если правда, что учтивость

      Есть взаимности примета,

      Вправе я считать, что скоро

      Сбудутся мои надежды.

      Если правда, что награда

      Полагается за верность,

      Кой-какие основанья

      Я просить о ней имею.

      Не заметить не могла ты,

      Если только не ослепла,

      Что хожу я и по будням

      В том же, в чем по дням воскресным.

      Где любовь, там и наряды,

      Потому-то попышнее

      Я одеться и стараюсь,

      Если жду с тобою встречи.

      Уж не говорю о танцах

      И о пенье, коим тешил

      Я порой тебя с заката

      И до петухов рассветных.

      Я красу твою повсюду

      Восхвалял так откровенно,

      Что себе врагов немало

      Нажил честностью своею.

      Например, сказала так

      В Беррокале мне Тереса:

      «Можно ангела увидеть

      Даже в обезьяне мерзкой.

      Долго ль самого Амура

      Одурачить при уменье

      Накладными волосами

      Иль любой другой подделкой?»

      Я вспылил, девица – в слезы.

      Тут со мною в объясненья

      Брат двоюродный пустился…

      Знаешь ты, что с ним я сделал.

      Домогаюсь я тебя

      Не из жажды наслаждений

      Незаконных и внебрачных.

      Нет, мои похвальны цели.

      Так пускай в силок из шелка

      Нас с тобой уловит церковь.

      Ты лишь не сопротивляйся,

      Затянуть позволь мне петлю.

      Если ж нет, клянусь, Олалья,

      Всем святым, что есть на свете:

      Разве только что в монахи

      Я уйду из этих дебрей.

      На этом кончил свою песню пастух, тогда Дон Кихот попросил его еще что-нибудь спеть, но Санчо Панса, который более расположен был соснуть, нежели слушать пение, воспротивился.

      – Давно пора вашей милости выбрать себе место для ночлега, – сказал он своему господину. – Они и так за день намаялись, куда им еще петь по ночам!

      – Я тебя понимаю, Санчо, – заметил Дон Кихот. –