Король Красного острова. Валерий Поволяев

махнул вялой рукой и опять приложил к глазам салфетку.

      Маурицы налил ему в хрустальный фужер холодной грушевой воды, дядя отпил несколько глотков и, немного придя в себя, продолжил дрожащим голосом:

      – Назавтра я вызвал к себе нотариуса, священника, управляющего имением и двух соседей, с чьими землями граничат мои угодья.

      – Зачем?

      Вздохнув сыро, дядя поднял указательный палец.

      – Затем, что я хочу завещать все свое имущество тебе, дорогой племянник, а не сыновьям.

      Это было так неожиданно, что Маурицы даже вскочил со стула:

      – Нет, нет и еще раз нет! – вскричал он громко.

      – Да, да и еще раз да, – окончательно успокаиваясь, произнес дядя и потянулся за изящным, но очень вместительным графинчиком, в котором плескалась настойка.

      Настойки оставалось в графине немного, и дядя щелкнул пальцами, подзывая к себе дворецкого.

      Тот возник из пространства неслышно, молчаливый, как тень. Дядя показал ему опустевший графинчик. Молчаливая тень, как оказалось, имела язык.

      – Какой настойки изволите? – низким густым басом спросил дворецкий.

      – Давай-ка отпробуем абрикосовой палинки, – сказал дядюшка.

      На следующее утро дядюшка поднялся с постели хотя и помятый – в этом возрасте даже наперсток палинки оставляет отпечаток на лице, – но бодрый, по-молодому подвижный.

      – Сегодня у нас торжественный день, Морис, – сказал он, – сегодня мы будем подписывать завещание.

      Беневский хотел было вновь запротестовать, пуститься в объяснения, но промолчал – отличное настроение, в котором сейчас пребывал дядюшка, не хотелось омрачать отказом.

      Вернулся Маурицы в Вербово с дядюшкиным завещанием в дорожном сундучке. Братья, залегшие где-то в пьяном сытом тепле, в имении так и не появились, но зато через месяц с небольшим, когда скончался их отец, – он чувствовал свою смерть, иначе бы не завел разговор о завещании, – возникли с готовно распахнутыми ртами. Когда им объявили о последней воле покойного, о том, что имение принадлежит уже не им, теперь у него новый хозяин, взъярились так, что начали рвать на себе одежду. Отдышавшись, подобрали с земли оторванные пуговицы и помчались в суд.

      Через месяц управляющий прислал в Вербово слезное письмо, где рассказывал о проделках молодых мотов: часть имения те уже продали, крестьян притесняют, а иногда вообще безбожно грабят, деревню их зажиточную вообще грозятся спалить – в общем, не братья, не наследники, а разбойники с большой дороги.

      Хоть и не хотелось возвращаться в имение дядюшки, а возвращаться надо было – иного пути у Маурицы не существовало. Иначе ему не было дано выполнить волю мертвого человека.

      Он собрался и вновь отправился в Венгрию. Управляющий имением встретил едва ли не слезным ревом.

      – Вчера вечером братья бегали по деревне с мушкетами, – сообщил он, – грозились расстрелять тех, кто вас признает и станет поддерживать.

      – Что было потом? – спокойно спросил