Вороньи тундры. Алексей Константинович Болотников

е потрепанной лицевой обложке цветом блеклого аметиста было написано

      ВОРОНЬИ ТУНДРЫ

      Романтическая быль

      О скуке и капустном пироге

      Кеха Семенов устало плюхнулся в кресло. Попытался сунуть руки в карманы поношенных джинсов, но, оценив всю тягость этого усилия, только скользнул ладонями по бедрам и безвольно повис в кожаном сиденье.

      В зале ожидания, как призрак былого уюта, присутствовал тронутый прахом обязательный набор гостиничных атрибутов: большое старомодное трюмо с почерневшим зеркалом на трех резных ножках, синей краской окрашенная кадка с декоративным неухоженным деревом, в углу – алюминиевый бачок с алюминиевой же кружкой на цепи… Резко бросался в глаза плакат – символ авиации местного значения: «роза ветров» на пестром фоне северного сияния. В геометрический центр розы безвестный художник искусно вписал лик Феба. Бог солнца хищно щурился, лукаво всматриваясь в пассажиров.

      Семенов надолго остановил на нем взгляд, пытаясь отобразить своей гримасой этот усмешливый и пожирающий прищур глаз.

      В дверь зала один за другим протиснулись три щуплых загорелых пацаненка и принялись молча теребить сидевшую у входа бабку. Она и не замечала их.

      Кеха пригляделся: лопарка читала Шолохова. Длинные ее юбки, по-цыгански пестрые, покрывали тщедушное тело, казалось, от шеи до пят. Были видны лишь ступни босых ног.

      Бабуля досадливо отодвигала то одного, то другого внука, нетерпеливо скрючивала пальцы ног и упорно ни на что не обращала внимания. Однако ребятишки вынудили-таки. Бабуля сердито зашипела, незаметным движением колыхнула складки одежды, сунула ребятам в руки рубль. Внуки кинулись через зал в буфет. Лопарка уткнулась в книгу.

      Кеха Семенов хмыкнул, еще раз померялся силою взгляда с Фебом, сдаваясь, прикрыл глаза и вздохнул:

      – Нда-а-а, ожидалочка…

      В условиях сурового Заполярья он надеялся любоваться суперпейзажами белых ночей, бесконечно-таинственными полузакатами и восходами – никогда не уходящего за горизонт – светила, словесно, но доходчиво расписанными Кехиным однокашником, год назад сидевшем в этом кресле. И чем-то еще – щемительно нежным, уточненным, но неизведанным, а потому особенно желанным: то ли умопомрачительной загадкой северного сияния, то ли вкусом терпко-хмельной ягоды морошки…

      Но был день самого начала лета, и все общеизвестные прелести заполярных широт были загрунтованы скукой и духотою этого дня, как воображаемая многоцветная картина, грубым полотном холста. Младший лаборант Лаборатории пегматитов уважаемого сибирского института, Кеха Семенов был ужасно удручен.

      Он ехал со своим шефом Пал Палычем на очередной геологический сезон в Вороньи Тундры. Для Семенова был это первый сезон, а для Лаборатории, которую они представляли, последний, не планированный ранее, ограниченный в сроках, не обещающий никаких приключений.

      Пал Палыч, едва въехали на территорию аэропорта, ушел узнать эпилог истории романа кладовщицы порта Раечки с авиатором Дыриным. Год назад история эта так поразила Пал Палыча классической стройностью сюжета, в котором он сыграл весьма представительную роль столичного донжуана, что и весь текущий год, и особенно последнюю неделю, Пал Палыч оптимистично отрабатывал роль по плану второй серии романа.

      Кеха Семенов бездействовал. Вернее, было бы сказать, что он – утомленный, сморенный духотой и разочарованием – дремал, вытянув ноги и сложив на груди руки. Но сон не приходил, и младший лаборант, прищурив глаза, наблюдал текущую перед ним монотонную жизнь старенького аэропорта.

      Песчаное летное поле, окаймленное желто-зеленым разнотравьем и колючими цепкими кустарниками, было пустынно. Маленькие "Ил"ы и «Ми"шки, свободные от работы, примостились у не широкого озера. Голопузые лопарские бутузы копошились под надзором отцов-авиаремонтников, под крыльями отдыхающих машин и не было им дела до белого солнца, до нещадного кольского комарья.

      После редкого взлета, либо тaкой же редкой посадки, над взлетным полем надолго зависало желтое облако пыли, которое, возмутив окружающую среду, растаскивалось внезапными завихрениями и быстрыми теплыми сквознячками, либо медленно и неохотно возвращалось в земную колыбель своя.

      Сделав сии наблюдения, ценные, увы, не важностью научных заключений, а лишь способностью лаборанта устойчиво мыслить, Кеха, было, уснул. В этот самый момент его обнаружил, после недолгих поисков, Пал Палыч.

      Поставив руки на бедра, Пал Палыч равнодушно скользнул взглядом чуть выше переносицы, осмотрел носки своих запылившихся ботинок. В недалеком прошлом этим грубоватым, но добротным "вибрам" отдавалась сибирская земная твердь и хлябь, а чуть позднее – просторы утоптанных улиц столицы, Ленинграда, Кировска, Апатитов, а вот сейчас, в эти минуты, им предполагалось изнашивать область подошв в не столь отдаленных, но труднодоступных местах, под малоизвестным названием "Вороньи Тундры". Но никак не здесь!

      Пал Палыч омраченно размышлял. Он минуту обдумывал что-то