Не прощаюсь. Борис Акунин

умирающего схватились за рукоятку – и упали. Глаза закрылись. Тело обмякло, но осталось висеть.

      Фандорин уже не смотрел на мертвеца. Он посжимал-поразжимал пальцы. Присел и подпрыгнул – сначала не очень высоко, потом еще раз, метра на полтора. Ударил кулаком по краю стола. Подломились ножки, столешница покосилась, с нее звонко покатились кубки, подсвечники, прочая сверкающая чепуха.

      – То-то же, – сказал Эраст Петрович энергии Ки. – И больше д-дурака не валяй.

      Опять заикаюсь, вдруг понял он. Совсем без инвалидства нельзя? Ладно, лучше заикаться с энергией Ки, чем разливаться соловьем из кресла-каталки.

      Он выглянул за дверь. Прислушался.

      Кто-то вдали командовал:

      – Обыскать все помещения! Где у них тут награбленное? Поставить караул! Нашли Волю?

      Легко и неслышно ступая, Фандорин прошел по коридору, выглянул из-за угла.

      Командовал пышноусый коротышка в кожаной фуражке с красной звездой. Повсюду были люди – подбирали брошенное оружие, волокли мертвых, осматривали комнаты. Через минуту-другую должны были добраться и до флигеля.

      Эраст Петрович дожидаться не стал.

      Он вошел в первую же дверь, распахнул окно и, перемахнув через подоконник, без колебаний спрыгнул в темноту.

      Как хорошо!

      Красная правда

      Вечека и Чеквалап

      У ограды большой барской усадьбы на Поварской остановился извозтрудящийся, как теперь называли «ванек». Обернулся к седоку, перекрестился.

      – Вот он, бывший графа Сологуба. Госсподи, не чаял живым добраться.

      – Да, весело живете, москвичи, – сказал седок, молодой военный, спрыгивая на тротуар.

      Время было рассветное, сумеречное, но город в минувшую ночь не спал. Сразу в нескольких местах густо стреляли, неслись куда-то грузовики с вооруженными людьми, а когда проезжали Самотеку, по мостовой с дроботом промолотила пулеметная очередь.

      – На. Как договаривались.

      Военный не глядя сунул вознице кредитку. Тот внимательно осмотрел пассажира, задержавшись взглядом на следах споротых погон.

      – Сто рублей прибавить надо. Что страху-то натерпелся.

      – Ага. И штаны с сапогами. Уговор есть уговор.

      Молодой человек – он был высокий, светловолосый, подтянутый – взял с сиденья саквояж.

      – Гляди, ваше благородие. – У извозчика сузились глаза. – Тут теперь знаешь чего? Чека. – Он кивнул на часового у распахнутых ворот. – Сейчас вот скажу, что ты вел вражеские разговоры. Я пролетарий, мне от власти доверие.

      – Дерьма ты кусок, а не пролетарий. Вообще ничего не получишь.

      Блондин спрятал бумажку обратно в карман.

      «Ванька» разинул рот – заорать, но поглядел еще внимательней и передумал. В лице у молодого человека было какое-то не очень понятное, но тревожное противоречие. Яркие васильковые глаза смотрели вроде бы весело, но у рта пролегла твердая, угрюмая складка, на виске белел косой шрам, а еще один, неровный, самым кончиком выглядывал