Золотой теленок. Илья Ильф

со стеклянным полумесяцем, медные патроны с губной помадой и трикотажные рейтузы.

      – Варвара! – сказал Лоханкин в нос.

      Жена молчала, громко дыша.

      – Варвара! – повторил он. – Неужели ты в самом деле уходишь от меня к Птибурдукову?

      – Да, – ответила жена. – Я ухожу. Так надо.

      – Но почему же, почему? – сказал Лоханкин с коровьей страстностью.

      Его и без того крупные ноздри горестно зашевелились. Задрожала фараонская бородка.

      – Потому что я его люблю.

      – А я как же?

      – Васисуалий! Я еще вчера поставила тебя в известность. Я тебя больше не люблю.

      – Но я! Я же тебя люблю, Варвара.

      – Это твое частное дело, Васисуалий. Я ухожу к Птибурдукову. Так надо.

      – Нет! – воскликнул Лоханкин. – Не может один человек уйти, если другой его любит!

      – Может, – раздраженно сказала Варвара, глядя в карманное зеркальце. – И вообще перестань дурить, Васисуалий.

      – В таком случае, я продолжаю голодовку! – закричал несчастный муж. – Я буду голодать до тех пор, покуда ты не вернешься! День! Неделю! Год буду голодать!

      Лоханкин снова перевернулся и уткнул толстый нос в скользкую холодную клеенку.

      – Так вот и буду лежать в подтяжках, – донеслось с дивана, – пока не умру. И во всем будешь виновата ты с этим ничтожным Птибурдуковым.

      Жена подумала, вздела на белое невыпеченное плечо свалившуюся бретельку и вдруг заголосила.

      – Ты не смеешь так говорить о Птибурдукове! Он выше тебя!

      Этого Лоханкин не снес. Он дернулся, словно электрический разряд пробил его во всю длину, от подтяжек до зеленых карпеток.

      – Ты самка, Варвара, – тягуче заныл он. – Ты публичная девка!

      – Васисуалий, ты дурак! – спокойно ответила жена.

      – Волчица ты, – продолжал Лоханкин в том же тягучем тоне. – Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня. К Птибурдукову от меня уходишь. К ничтожному Птибурдукову нынче ты, мерзкая, уходишь от меня. Так вот к кому ты от меня уходишь! Ты похоти предаться хочешь с ним. Волчица старая и мерзкая притом.

      Упиваясь своим горем, Лоханкин даже не замечал, что говорит пятистопным ямбом, хотя никогда стихов не писал и не любил их читать.

      – Васисуалий. Перестань паясничать! – сказала волчица, застегивая мешок. – Посмотри, на кого ты похож. Хоть бы умылся! Я ухожу. Так надо. Прощай, Васисуалий! Твою хлебную карточку я оставляю на столе.

      И Варвара, подхватив мешок, пошла к двери. Увидев, что заклинания не помогли, Лоханкин живо вскочил с дивана, подбежал к столу и с криком: «Спасите!» – порвал карточку. Варвара испугалась. Ей представился муж, иссохший от голода, с затихшими пульсами и холодными конечностями.

      – Что ты сделал? – сказала она. – Ты не смеешь голодать!

      – Буду, – упрямо заявил Лоханкин.

      – Это глупо, Васисуалий. Это бунт индивидуальности!

      – И этим я горжусь! – ответил Лоханкин подозрительным по ямбу тоном. – Ты недооцениваешь