Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Претендент на престол. Владимир Войнович

хотите!

      – Паша! – сказала она с упреком. – Ты же детей разбудишь.

      – Ах, детей! – Он ворвался в детскую и, отпихивая повисшую на руке жену, заорал: – А ну вставайте, паразиты! Я хочу вам объявить, что ваш отец палач и убийца!

      Они не спали. Семиклассница Аленка и пятиклассник Трофим сидели каждый на своей кровати, подтянув к подбородкам одеяла и прижимаясь к стенке.

      – Аленка! Трофимка! – широко расставив руки, мать загораживала их от отца. – Не слушайте папу. Папа пьяный.

      – Да, я пьяный. И потому говорю правду.

      Он вышел в переднюю и на листе, вырванном из Аленкиной тетради, держа ручку в кулаке, разбрызгивая чернила, написал: «Я, прокурор Евпраксеин П. Т., находясь в здравом уме и трезвой (зачеркнуто), признаю свое соучастие и объявляю о своем выходе из. Я знаю, на что иду, но у меня больше нет сил, и мой поступок продиктован моей гражданской совестью и».

      На этом он закончил и, не поставив ни точки, ни многоточия, ни времени, ни числа, расписался. И щедрым жестом протянул бумагу жене:

      – На, отнеси!

      – Кому?

      – Им.

      – Хорошо, – сказала она покорно, – я отнесу. Ты разденься и отдохни, а я отнесу.

      – Отнесешь? – Он вскочил. – Посадить меня хочешь? – загремел, торжествуя. – Дай сюда! – Он вырвал бумагу и разорвал. – Я знал, что ты такая, что только и ждешь, как бы избавиться. Вот ко мне сегодня приходила… простая русская женщина… даже не расписана, а готова ради него… А ты-ы!.. Под расстрел меня хочешь? Сволочь! Не дождешься. Я сам…

      И тут повторилось то, что случалось не раз. Он сорвал со стены двустволку и закричал:

      – Выходи!

      – Паша, – сказала она грустно, заранее зная, что ее довод не подействует. – Ты хоть бы детей постеснялся.

      В прежние времена дети кидались к отцу, хватали его за ноги и кричали: «Папочка!» Теперь они сидели в своей комнате и с испугом следили за происходящим через открытые двери.

      – Выходи! – торопил прокурор.

      – Погоди, я хоть сапоги надену.

      – Ну да, еще сапоги пачкать. И так хороша будешь.

      Босую, покорную, в одном халате, надетом на голое тело, он вывел ее к общественной уборной. Было холодно, но светло, полная луна выплыла из-за туч и равнодушно освещала место грядущей казни.

      – Именем Российской Советской Федеративной… – торжественно произнес прокурор, поднимая ружье.

      Раньше, когда случалось такое, выбегали соседи. Теперь же не было никого. Только одно окно растворилось, и женский голос спросил:

      – Ну, чего там?

      А другой, тоже женский, ответил:

      – Прокурор обратно Азалию на расстрел вывел.

      Окно тут же захлопнулось. Прокурор невольно оглянулся на посторонние звуки, а когда повернулся опять, Азалии возле уборной не было. Тут и луна закатилась, стало совсем темно.

      – Аза! – крикнул прокурор в темноту. – Выходи! Не препятствуй исполнению приговора.

      Азалия не отзывалась. Павел Трофимович обошел уборную, заглянул в обе ее половины,