Голем. Густав Майринк

к нему и делает вид, что он вдруг понравился ей.

      С ее постоянной улыбкой она поспешно сообщает калеке такие вещи, которые приводят его почти в безумное неистовство; у нее есть для таких случаев таинственный с виду и полупонятный язык знаков; последний, неизбежно, опутывает глухонемого сетью неизвестности и гложущих надежд.

      Однажды я видел, как она стояла перед ним во дворе и что-то говорила ему такими оживленными движениями губ и жестами, что, казалось, вот-вот он упадет в диком исступлении.

      По лицу его струился пот от сверхчеловеческого усилия схватить смысл намеренно неясного, спешного сообщения.

      Весь последующий день он в лихорадочном ожидании бродил по темным лестницам другого полуразрушенного дома, расположенного дальше по узкой и грязной Петушьей улице. Он даже упустил время выпросить на углу пару крейцеров.

      И когда поздно вечером, полумертвый от голода и возбуждения, он хотел войти домой, его приемная мать давно уже закрыла дверь.

      Веселый женский смех донесся ко мне через стену из соседнего ателье.

      Смех. В этих домах веселый смех. Во всем гетто нет ни одного человека, который умел бы весело смеяться.

      Тут я вспомнил, что рассказывал мне на днях старый хозяин марионеточного театра Цвак: молодой богатый господин снял у него это ателье за дорогую плату, очевидно, для того, чтобы без помехи встречаться с избранницей сердца.

      Надо было постепенно по ночам, одну вещь за другой, перенести туда, наверх, дорогую мебель нового жильца, так, чтобы никто в доме не заметил этого.

      Добродушный старик потирал руки от удовольствия, рассказывая мне об этом, и, как ребенок, радовался, что ему удалось все ловко обставить: никто из жильцов не мог иметь и представления о романтичной парочке.

      Проникнуть в ателье можно было из трех домов. Даже через подъемную дверь имелся проход!

      Да, если поднять железную дверь чердака, а это было оттуда очень легко, – можно было через мою комнату попасть на лестницу нашего дома и использовать ее как выход.

      Снова доносится веселый смех, пробуждая во мне неясное воспоминание об одной роскошной квартире и об одном аристократическом семействе, куда меня часто приглашали для незначительного ремонта разных ценных старинных вещей.

      Вдруг я слышу рядом пронзительный крик. Слушаю в испуге.

      Железная дверь быстро поднялась, и через мгновение в мою комнату влетела дама.

      С распущенными волосами, бледная, как стена, с наброшенною на голые плечи золотою брокатною материей.

      – Майстер Пернат, спрячьте меня… ради бога!.. не спрашивайте, спрячьте меня.

      Не успел я ответить, как дверь снова поднялась и быстро захлопнулась.

      На одну секунду отвратительной маской оскалилось лицо старьевщика Аарона Вассертрума.

      Круглое светлое пятно снова передо мной, и в лунных лучах я узнаю снова край моей постели.

      Тяжелым, мягким покрывалом лежит еще на мне сон, и золотыми буквами в памяти моей блестит имя Пернат.

      Где вычитал я это имя – Атанасиус