На другом берегу утра. Бестиарий Святого Фомы. Дарья Вильке

Я когда-то наизусть знал, где поднимается мягкий бугорок, а где – получается овраг, изрезанный линиями. Линия жизни, линия сердца, линия головы – говорила она. Я со страхом проводил пальцем по её линии жизни, стараясь угадать, сколько лет ей отмерено.

      Его руку я никогда не видел. Может быть, мне даже противно будет увидеть, как вьётся его линия жизни. Хотя если высчитать по-настоящему годы, можно узнать, сколько мне ещё осталось его терпеть.

      Слушай, говорила мама, слушай – это же раз в жизни. Нам с папой надо отдохнуть. А вам – подружиться. Пока он не…

      Я слушаю – и слышу только «он тут самый важный. На тебя нам плевать. Погоди, потерпи. Уступи. Уступи. Его надо успеть порадовать…».

      Этому лету я радовался заранее.

      «Вот, прикинь, ты выходишь – а там просто поля, поля, и ты бежишь, свободный и одинокий. А над головой только стрижи и облака, похожие на птичьи перья!» – все полгода до лета я рассказывал про то, каким оно будет, не затыкаясь, везде.

      Теперь всему конец. Меня запрут вместе с ним – и вместо того, чтоб бегать по дачным полям, одурев от летнего воздуха, мне придётся работать нянькой.

      Мне хочется подойти к нему ночью и положить на его лицо подушку. Чтоб он коротко дёрнулся, а потом всё. Я лежу, отвернувшись к стене, уставившись в тающую в темноте завитушку обоев и представляю – будут ли у меня дрожать руки?

      Они все поплачут, но им тоже, наверное, будет легче.

      А потом – дача. Всё-таки дача.

      – Смотри, – мама озабоченно поглядела на меня, – это его лекарства. Вот тут (наманикюренный палец касается загнутого уголка разлинованного листочка) написано, как принимать. Приедешь, спроси, где холодильник, обязательно.

      Она заглянула мне прямо в глаза:

      – Обещай, что будешь всегда рядом и что с ним ничего не случится.

      Как я могу такое пообещать? Я вчера вечером ещё представлял, как задушу его подушкой – как мне пообещать ей это? Но даже больше того, чтоб он наконец-то умер, я хочу, чтоб она меня любила. Чтоб я был самым лучшим, самым красивым, самым умным и правильным её сыном. Она хочет, чтоб я был ему сторожем – ладно. Я пообещаю. Я не исполню, я знаю, но пусть она думает, что назначила полулысому страшилищу со шрамом во всю голову самого лучшего сторожа.

      – Мам, – говорю я, – ты ж знаешь, на меня можно положиться.

      – Поднеси ему чемодан! – раненой птицей вскрикивает она за моей спиной, когда мы садимся в автобус.

      – Не надо, я сам, – тихо говорит он и дотрагивается до меня кончиками прохладных мятных пальцев.

      Меня передергивает и чтоб никто не заметил, я зло бросаю ему «кончай юродствовать, убогий» и прибавляю «двигай, двигай!». Она увидела, как напряглись мускулы на плечах, как я закинул его лекарственный чемодан наверх. Она увидела, что я – молодец. Надеюсь, она это запомнит.

      А он маячил в окне лунным профилем, прикладывал лоб к стеклу и чуть видно махал молочно-белой ладонью.

      Когда я пошёл по проходу, освободившись от чемодана, он всплеснул рукой, словно птица крылом,