.

без Клаши избе. Он то и дело выбегал на улицу и там, ожесточенно размахивая руками, страстно жаловался на свое горе кромешной тьме, как будто дожидался от нее утешения.

      Перед рассветом ему удалось забыться в сарайчике, рядом с похрапывающим Тешатой.

      Но сын боярский только притворялся, что спит. Он слышал все, о чем вполголоса кручинился рубленник безмолвной мгле.

      Полные горечи и злобы к боярину жалобы пробудили в нем притихшие было мысли о мести и вновь всколыхнули вверх дном смятенную душу.

      Не дождавшись, пока холоп проснется, Тешата осторожно толкнул его в плечо. Васька испуганно раскрыл глаза.

      – Тише… Се аз… Тешата.

      И, придвинувшись вплотную, неожиданно поцеловал соседа в щеку.

      Рубленник принял поцелуй как знак сочувствия своему горю. Сердце его наполнилось глубокой признательностью.

      – Ты… тебе…

      Нужно было сказать что-то такое, чтобы сразу отблагодарить сторицею за его теплую ласку, но на ум приходили такие бесцветные и пустые слова, что Васька только вздохнул глубоко и, махнув безнадежно рукою, примолк.

      Сосед наклонился к его уху.

      – А что затеял, – бог порукой, аз во всем на подмогу пойду.

      И, почувствовав, что холоп недоверчиво уставился на него, простер руки к небу.

      – Перед Пропятым… Обетованье даю перед Пропятым не быть в деле твоем соглядатаем и языком, но споручником.

      Он трижды перекрестился.

      – Веруешь?

      Выводков мужественно потряс его руку.

      – Верую.

      Обнявшись, они возбужденно зашептались о чем-то.

* * *

      Было за поддень. Выводков заканчивал дверную резьбу, когда его внимание привлекли резкий звон накров и барабанный бой.

      – Не до скоморохов, – недовольно поморщился он и подошел к окну.

      С поля, с починков и деревеньки спешил на выгон народ. Через двор двое холопей несли боярское кресло. Окруженные сенными девушками, важно выплывали боярыня с дочкой.

      В трапезную ворвался тиун.

      – Не слыхивал сполоха, что ли?!

      И скрылся так же поспешно, как и пришел.

      Васька готов был перенести любую пытку, только бы не быть на суде боярском над Онисимом. Но боязнь навлечь подозрение заставила его идти на выгон.

      Сгорбившись и качаясь из стороны в сторону, из погреба вышел старик.

      Батожник огрел его изо всех сил батогом.

      Узник вздрогнул, слезливо заморгал и поплелся к помосту, где восседал уже князь. Батожник непрестанно подгонял его батогом.

      Затаив дыханье, стояли потупясь людишки. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы выжать на лицах тень улыбки. Спекулатари и языки не спускали глаз с толпы и всех, в ком подмечали сочувствие Онисиму, нещадно секли бичами.

      Старик остановился перед Ряполовским, расправил слипшуюся бороду, снял шапку и, кряхтя, опустился на колени. Марфа весело фыркнула:

      – Поглазей, матушка! У смерда-то кака шишка потешная на макушке от батога!

      И, достав из кузовочка, привешенного к горбу шутихи, горсть орешков, бросила их в Онисима.

      – Нос