Розмысл царя Иоанна Грозного. Константин Шильдкрет

с неожиданным воем взвился и распорол брюшину неба. На мгновение сверкнула серебряная пыль Ерусалим-дороги[17] и снова задернулась черным пологом. В приникшей траве о чем-то тревожно и быстро зашушукались частые капли дождя. Редкие кусты при дороге обмякли, поникли беспомощно и стали похожи на отшельников, творящих в сырой и тесной пещере бесконечные моления свои.

      У починка Васька отстал от товарищей и ощупью пробрался в сарайчик.

      Вздремнувшая Клаша испуганно очнулась от прикосновения холопьей руки.

      – Ты никак?

      И, услышав знакомый шепот, с облегчением перекрестилась.

      – Со сна почудилось – домовой соломкой плечо лехтает мое.

      Выводков по-кошачьи ткнулся и мягко провел головой по ее шее.

      – Вечеряла, Кланя?

      Девушка сердито фыркнула и отодвинулась.

      – С кем гулял, того и пытай.

      Горделивою радостью охватили сердце холопа неприветливые слова.

      – Выходит, не любы тебе поздние гулянки мои? – И порывистым движением привлек ее к себе.

      – Уйди ты, не займай.

      Она зарылась головой в солому и смолкла.

      Выводков приложился губами к теплому плечику. Клаша не двигалась. Раздражение ее уже улеглось, сменяясь неожиданно охватывающей все существо истомною слабостью.

      – Да не с девками аз гулял, а с иными протчими сдожидался боярской воли в слободу идти за прокормом.

      Залихватски присвистнув, он до боли сжал покорно поддающуюся прохладную руку.

      – Обойди меня леший в лесу, ежели не сдобуду для сизокрылой моей молочка да и жиру бараньего на похлебку!

      Лицо девушки ожило в мягкой улыбке. Насевшие было сомнения растаяли, как на утреннем солнце туман.

      – Ничего мне не надобно… Токмо бы…

      Клаша стыдливо примолкла, но тут же закончила торопливо:

      – Токмо бы ты в здравии домой обернулся.

      Рубленник поцеловал ее в щеку и встал.

      – Прощай. Не отстать бы от наших.

      Он приложил руку к груди и тряхнул головою.

      – Ежели б ведомо было тебе, Кланюшка, колико ношу аз в сердце своем к тебе…

      И, не договорив, побежал из сарая вдогон толпе, крадущейся в кромешном мраке к слободе.

      Холопи остановились у заставы для короткого отдыха.

      Дождь прошел, но тьма, окутанная могильною тишиной, казалась еще плотнее и непрогляднее. Напряженный слух не улавливал ни единого шороха жизни. Не тревожили даже шаги дозорных стрельцов, укрывшихся в вежах[18] от непогоды.

      Первым поднялся Неупокой.

      – Абие и починать! – объявил он решительно и разбил людишек на три отряда. – Како станем по середу и краям, тако свистом первую весть возвестим. А по второму свисту жги, не мешкая!

      Промокшие насквозь холопи послушно поползли в разные стороны.

      Короткий свист прорезал настороженную мглу.

      Сбившиеся в кучку стрельцы мирно дремали в веже. Один из них лениво встал, но, выглянув на улицу, вернулся поспешно к товарищам. Зябко поеживаясь от пронизывающей сырости, он нахлобучил

17

Е р у с а л и м-д о р о г а – Млечный Путь.

18

В е ж и – шатры.