Соловьиный ад. Андрей Анатольевич Андреев

дится. В одном шкафу испещрённые цветными полосками сопротивления и таблетки конденсаторов, в другом – многоножки-микросхемы и треноги-трансзисторы, ну и болтики с гайками тоже отдельно. В каждом шкафу рядами коробочки, на каждой проставлен свой номинал. Особое место занимал осциллограф, в своё время списанный, и приобретённый Берёзкиным почти задаром. С платой, которую паял, ещё пришлось повозиться, из мастерской вышел, когда минутная стрелка убежала далеко за полночь.

      Возможно и не все толстяки – добряки, но с Николаем Берёзкиным дело обстояло именно так. Характер свой он в шутку называл сдобным, как и комплекцию. С другой стороны, со временем черствеет даже сдоба, удары судьбы обращают мякиш камнем. Заглянув на кухню, не удержался от кружки чая, а где чай, там и кексы. После, отправляясь ко сну, он корил себя за эту вольность, и до того разволновался, что в ушах зашумело. Из тёмных углов выползали горькие воспоминания, тяжёлым грузом ложились на грудь. Берёзкин придвинул лампу под абажуром, скрутил регулятором свет, чтоб только теплился, поудобнее перехватил подушку. В свои сорок он уже имел группу инвалидности, медицинская карта была исписана каракулями врачей вдоль и поперёк, но сводилось всё к одному – глухоте. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь – ещё одно любимое присловье. Берёзкин щедро настилал соломы в одном месте, а беда поджидала за другим углом…

      Крупное предприятие в их городке, почитай, одно – завод подшипников, и тугоухость – профессиональное заболевание. Над Николаем посмеивались, но все меры безопасности он соблюдал строго: В цех спускался только с берушами, регулярно посещал ухо-горло-носа, с которым со временем стали дружны. Так вот, тем самым «ударом из-за угла» оказался подхваченный на автобусной остановке грипп, перетёкший в тяжёлую форму гайморита. Болезнь лишила слуха, да и к жизни присматривалась. При всём желании Берёзкин не смог бы сказать, что было страшнее – боль, или те инструменты, которыми от неё избавляли. И всё же он пошёл на поправку, и снятая при выписке аудиограмма говорила лишь о незначительных потерях слуха. Николай до сих пор помнил тот день, когда снова стал слышать, и как радовался простому шуму ветра в листве, воркованию голубей, урчанию проезжающего мимо автомобиля. Дабы не рисковать, он ушёл с завода, но, увы, не помогло. Улучшение оказалось временным, и с каждым годом Берёзкин слышал всё хуже и хуже – будто закутывали в непроницаемый войлок. Знакомый врач рецептами буквально завалил, а убедившись, что лекарства не дают результата, посоветовал приобрести слуховой аппарат. Николай так и поступил; оформил группу, а чтобы не сидеть на пенсии без дела, занялся ремонтом электротехники. Вспоминая да размышляя, уснул Берёзкин лишь под утро, и приснилась ему соловьиная песня.

      Пробудился он от странной трели, бренчавшей где-то внутри головы. Сначала обрадовался, подумав, что слух возвращается, но кроме перезвона ничего не было слышно, и он испугался. Что, если недуг усугубился, и странные звуки отсчитывают последние мгновения жизни? «Дон-дон-дон, – стучал в голове ксилофон, – дон-дон-дон!» Стараясь не делать резких движений, Николай выбрался из постели, оделся. Слуховой аппарат он нашёл в ванной, на положенном месте, но долго не мог со снастью управиться. От отражения в зеркале даже передёрнуло: округлое лицо – белее полотна, усы обвисли, глаза полны страха.

      – Возьми себя в руки, – обратился Берёзкин к отражению, – хватит трястись!

      Он включил аппарат – включил слух. Трель не стала ни тише, ни громче – она словно бы переплеталась с прочими звуками. В мастерской Берёзкин поднял телефонную трубку, нажал кнопку громкой связи, но вместо обычного гудка услышал сигнал «занято». Он ждал, периодически нажимая переключатель, и ждал, и ждал, но результат оставался прежним.