Разин Степан. Том 1. Алексей Чапыгин

я о чем же говорю? И мир тот, по которому Азов отошел к турчину, все едино был рушен, вновь басурману занадобилось чинить помешку, ныне-таки есть указанье – повременить…

      – Да вот и чиним, а в море ходу нет!..

      – Азов – город, надобный белому царю. За обиды, за старые раны и тяготы, ныне забытые, выпьем-ка винца, – я от души чествую и зову тебя на мир с царем! Выпьем!

      – С царем по гроб не мирюсь! Пью же с тобой, боярин, за разумную речь.

      – Пей во здравие, в сладость душе…

      Боярин налил из кувшина чару душистого вина. Старый казак разом проглотил ее и крикнул:

      – За здравие твое, боярин-гость! Э-эх, вино по жилам идет, и сладость в меру… Налей еще!

      – И еще доброму козаку можно.

      Желтая, как старый пергамент, рука потянулась к кувшину, но в боярина уперлись острые глаза. В воздухе сверкнуло серебро, облив вином ближних казаков, кувшин ударился в стену, покатился по полу. Вывернулся татарчонок, схватил кувшин и исчез. Гости, утираясь, шутили:

      – Лей вино-о!

      – В крови да вине козак век живет!

      Степан схватил старика за плечо:

      – Отец, пасись Москвы, от нее не пей.

      – Стенько, нешто ты с глузда свихнулся? Ой, вино-то какое доброе!..

      Боярин неторопливо перевел на молодого Разина волчьи глаза, беззвучно засмеялся, показывая редкие желтые зубы:

      – Ты, молотчий, по Москве шарпал, зато опозднился – мы с отцом твоим ныне за мир выпили…

      – Ты пил, отец?..

      – И еще бы выпил! Я, Стенько, ныне спать… спать… И доброе ж вино… ну, спать!

      Сын помог отцу выбраться из-за стола. Лежа на крепком плече сына, старый Разя, едва двигая одеревеневшими ногами, ушел из атаманского дома. На крыльце старика подхватил младший сын, а Степан вернулся к гостям. Гости шумно разговаривали. Степан Разин прошел в другую половину атаманского дома. Когда его плотная фигура пролезла за ковер, боярин вскинул опущенные глаза и тихо спросил атамана:

      – Познал ли, Корнеюшка, козака того, что Москву вздыбил?

      От вина лицо атамана бледно, только концы ушей налились кровью. Особенно резко в красном ухе белела серебряная серьга. Помолчав и обведя глазами гостей атаман ответил:

      – Не ведаю такого… Поищем, боярин!

      – Я сам ищу и мекаю – тут он, государев супостат… Приметы мои не облыжны: лицо малость коряво… рост, голос… У нас, родной, Москва из веков тем взяла, что ежели кто в очи пал, оказал вид свой, тот и на сердце лежит. Тут ему хоть в землю вройся – не уйти… такого Москва сыщет…

      С ушей на лицо атамана пошла краска. Суровое лицо в шрамах стало упрямым и грозным. Зажимая волосатой рукой тяжелую чашу, он стукнул ею по столу, сказал:

      – На Дону, боярин, мало сыскать – надо взять, а ненароком возьмешь, да и сам в воду с головой сядешь!

      – Эй, Корнеюшко, и то все ведаю… Но ежели тебе боярский чин по душе, а царская шуба по плечу, то Москве поможешь взять того, от кого великая поруха быть может боярству, да и Дону вольному немалая беда…

      – Подумаю, боярин, и не укроюсь – шуба и честь боярская мне по душе!

      – Вот и мекай,