Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2. Николай Миклухо-Маклай

ожога сохраняются более продолжительное время, почему и встречаются чаще; я видел их даже у стариков.

      Рисуя портрет одного из туземцев, с красивым римским носом, горб которого, однако, не был достаточно велик, чтобы отличить его обладателя от прочих туземцев[67], я заметил пять кругов, состоящих из лучеобразно расположенных шрамов до 3 мм длины. Они были симметрично распределены: один над переносицей и по одному на висках и под глазами.

      По мере того как я обозначал их на своем эскизе, вокруг стоявшие туземцы, следившие с большим вниманием за движениями моего карандаша, называли мне каждую фигуру татуировки особенным именем и показывали ее, если таковая имелась, также у себя на лице. Круг над переносицей оказался почти у всех, почему часто повторенное имя его «мадаламай» осталось у меня в памяти. Кроме пяти кругов, у рисуемого объекта нашлось по четыре ряда мелких шрамов, расходящихся веерообразно от угла глаз на виски и скулы. Описанные шрамы были так тонки и так мало отличались цветом от прочей кожи, что я должен был смоченною тряпкой несколько раз вытирать виски и лоб моего оригинала, чтобы кончить портрет, не упустив какой-нибудь татуированной фигурки. По окончании эскиза мне захотелось узнать, чем туземцы делают такие тонкие шрамы или чем и как они татуируются. Это нелегко было объяснить, но, наконец, мой вопрос был понят более сметливыми, которые, порывшись в мешочках, носимых туземцами на шее, достали несколько тонких, очень острых осколков обсидиана. Один из туземцев, чтобы показать, насколько понял то, что я желаю знать, стал очень проворно делать, не думая спрашивать на то позволения, ряд надрезов на плече соседа, где скоро обнаружились капельки выступившей крови. Желая показать все достоинства его инструмента, он стал брить висок другого соседа, но, заметив, что несколько волосков на бровях успело отрасти, что не согласуется с модой на о-вах Адмиралтейства, он перешел к бровям. Когда непрошеный оператор делал надрезы, пациент, лицо которого я вполне мог видеть, не моргнул; мне интересно было удостовериться, было ли это спокойствие следствием самообладания или боль при татуировке была незначительной. Я расстегнул рукав рубашки, и мне сделали несколько надрезов к большому удовольствию оператора и окружающей толпы. Я не почувствовал положительно ничего и тогда только удостоверился в их существовании, когда выступила кровь. Так же нечувствительно было и бритье: я предложил свою ногу для этой операции и едва написал несколько слов в записной книжке, как уже одна сторона ноги от колена до ступни была выбрита. Эти осколки-ланцеты и бритвы были приблизительно одной формы, напоминающей клинообразные зубы акул.

      Взяв большой кусок обсидиана в руки, я захотел попробовать, легко ли получить подобный осколок и сумею ли я отколоть его сам. Однако же, как ни пробовал, как ни вертел камень, я не отколол ни одного сколько-нибудь годного осколка. Туземцы смеялись, а я должен был сознаться, что не умею отколоть, и, передав кусок обсидиана

67

Профессор Вирхов («Sitzungsberichte der Berliner Gesellschaft für Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte», март 1873) говорит, что он видит неразрешенное противоречие между большим носом папуасов Доре, как описывает их Уоллэс, и короткими, сплющенными (еcrasé) носами новокаледонцев, которых кончик направлен вверх. Это противоречие разрешается, главным образом, не только невозможностью подвести все носы какого-нибудь племени под одну схему, но и изменением формы носа вследствие операции пробуравливания носовой перегородки, а также обычая втыкать разные предметы в образовавшееся отверстие и оттягивать низ носовой перегородки.