Трагедия королевы. Луиза Мюльбах

склонил голову и несколько минут молчал; только его губы тихо шептали молитвы. Судьи не решались прервать их.

      – Это был совершенно другой почерк, нежели почерк полученных мною писем, – горестным тоном продолжал кардинал, – и подпись состояла только из имени: «Мария-Антуанетта». Я бросился к графине и осыпал ее упреками, она испугалась, смутилась, но потом заявила, что королева, вероятно, диктовала свои письма ко мне, но сама подписывала их; в этом графиня готова была поклясться. Вечером ко мне явились испуганные ювелиры: королева ничего не прислала им, а когда они пробовали добиться аудиенции, то не были допущены во дворец. Они обратились к мадам Кампан, которая заявила им, что у королевы нет этого ожерелья, что она никогда не виделась с графиней Ламотт Валуа, что все это – гнусная интрига против королевы и что она, Кампан, тотчас отправится в Трианон, чтобы известить обо всем королеву. В следующее воскресенье в Версале произошло то, что вы уже знаете. Больше мне нечего прибавить.

      – От лица всего суда благодарю вас, ваше высокопреосвященство, за ясное и откровенное изложение этой печальной истории, – сказал председатель. – Вы утомлены, а потому можете вернуться сейчас же в Бастилию.

      В ответ на поклон кардинала все судьи встали, как один человек, и поклонились почти с благоговением. С трибуны для зрителей закутанная вуалью дама крикнула:

      – Да благословит Господь мученика королевской власти!

      Председатель приказал ввести обвиняемую, графиню де Ламотт Валуа. Пред судьями появилась стройная, изящная молодая женщина, одетая нарядно и богато, с сильно нарумяненным лицом и насмешливой улыбкой, открывавшей два ряда великолепных зубов. Среди зрителей послышался неодобрительный шепот.

      – Господа, – громко сказала графиня, устремив на судей взор блестящих черных глаз, – разве здесь театр, что публика выражает свое одобрение или неодобрение?

      Председатель не удостоил ее ответом, но подал знак приставу, и тот поставил пред столом тяжелый деревянный стул, к высокой спинке которого были приделаны две короткие железные цепи.

      – Как вы смеете предлагать мне стул, на который сажают преступников? – гневно закричала графиня Ламотт.

      – Садитесь! – повелительно сказал пристав. – Этот стул предназначен для подсудимых, а цепи – для непокорных! Если вы не сядете на место добровольно, я позову людей, и вас посадят насильно!

      Графиня громко вскрикнула от гнева, но, не встретив ни с чьей стороны сочувствия, дерзко засмеялась и грациозно уселась на стул, точно была не пред лицом судей, а в изящном салоне. На вопрос председателя о ее имени и годах она ответила, что он, очевидно, не привык к дамскому обществу, если осмеливается спрашивать о возрасте, хотя бы и такую молодую даму, как она; но все-таки сказала, что ее зовут графиней де Ламотт Валуа, и при этом прибавила:

      – Если бы в этой несчастной стране, которую губят недалекий король и развратная королева, было сколько-нибудь справедливости,