Крио. Марина Москвина

все сюда, здесь наши!

      И эхо ответило ему: “Наши, наши…”

      Это был пограничный казачий патруль.

      Штабс-капитан Семечкин выстроил рядком уставших до смерти, ободранных, покалеченных солдат, чтобы поименно сосчитать вызволенных им из окружения, вышел к ним в середину, расшеперил свои усы, раздул зло жабры, открыл рот, но ничего не сказал, только заплакал, махнул рукой, подошел к Макару, склонился над ним, обнял за плечи. И каждого потом обнял, не стыдясь слез.

      Тимофей Скворцов не отходил от своего друга Макара, приносил ему каши в котелке, дул на чай, чтобы раненый ненароком не ошпарился. А когда пришла пора отправляться дальше в тыл, погрузил Стожарова на подводу, укрыв рогожей, приговаривая:

      – Давай, Макар Макарыч, выздоравливай, нога должна быть исправной, чтобы шагал ты вперед, а я за тобой пойду революцию вершить.

      И долго махал рукой, пока неясными не стали его очертания и он растаял вдали, как мираж.

      И все же откуда я это выудила, из каких закоулков памяти – что его везут на подводе, с лицом, запрокинутым вверх, через деревни и леса, между озерами, по полям, по дорогам, в кромешную неизвестность. Их трое лежало в телеге, один при смерти, другой ранен в голову, ничего не понимал, что происходит, все вспоминал, как они жили хорошо под Самарой, и Макар.

      Сотню тысяч людей гнали в плен конвоиры. Кормить не кормили. Солдаты выкапывали в полях и ели сырую картошку, брюкву и кормовую свеклу, за что получали удар прикладом, а то и пулю в затылок. Поскольку Макар выжил, кто рисковал ради него? Кто там с ним, раненым, возился?

      Пленные наскоро сооружали себе в чистом поле холодные бараки с земляным полом, промерзавшие насквозь. Рыли окопы, ставили проволочные заграждения, строили железные дороги и мосты, обслуживали немцев на передовой – за полфунта хлеба и мучную болтушку на ужин. А что наш Макар? Лечился в лазарете? И лучшие светила медицины Германии с Австро-Венгрией съезжались на консилиум?

      “Голод, холод, все мысли о жратве, не жизнь там, в плену, а сплошное паскудство”, – написано у Макара в тетрадке убористым почерком.

      На лагерном жаргоне побег назывался “полетом”, сбежавшие – “летчики”. Ночью подлезть под проволочный забор, не так уж он бдительно и охранялся, нырнуть в спасительную пустоту, а дальше – страдания побеждая подвигами, с кучей невзгод и приключений пробираться через всю страну до линии фронта.

      Неведомая местность, незнание языка и лагерные лохмотья обрекали это предприятие на провал. Пока-то справишь амуницию, тебя сто раз арестуют. Беглых ловили полевые жандармы. Так что день-два в свободном полете – и вынужденная посадка. Тем более пуля Стожарову попала в икру, задела кость, далеко не убежишь.

      Тогда откуда у нашего Макара медаль за побег из плена? По инициативе Главного управления Генерального штаба приняли закон: “что в видах справедливости представляется необходимым награждать Георгиевской медалью 4-й степени за смелый побег из плена всех нижних чинов, в отношении коих установлено,