Осторожно, Питбуль-Терье!. Эндре Люнд Эриксен

е не испугали, или она не совсем поняла, что я сказал. Для ясности я спрашиваю напрямик:

      – У тебя как сегодня со страхами, очень сильные?

      – Нет, в самый раз. Я справляюсь.

      У многих мам нет и намека на чувство юмора. А у моей хоть отбавляй. Она умеет все обратить в шутку.

      Тогда я рассказываю дальше: у новенького есть питбультерьер.

      Мама перестает скрести сковородку.

      – Питбуль? – переспрашивает она испуганным голосом. Испуганный голос – это сиплый шепот. Он может превратиться в плач в любую секунду.

      – Врет наверняка, – говорю я самым беспечным тоном, на какой только способен.

      Мама присаживается к столу. Хотя обедать не собирается. Она никогда не ест, если ей страшно. А страшно ей очень часто. Поэтому мама страшно худая.

      – Я заказала елку на Рождество, – говорит мама и старательно улыбается.

      Ее хватает на полминуты. Потом улыбка сбегает с губ, и вид у мамы делается откровенно грустный.

      Питбуль-Терье показывает зубы

      Учитель заранее предупредил, что мы должны встретить новенького хорошо. Такие предупреждения всегда, мягко говоря, пугают.

      – Даун наверняка, – сказал Курт. Мы стояли во дворе и ждали звонка на первый урок.

      – Или голубой, – сказал Рогер.

      Курт и Рогер мои лучшие друзья. Но Курт круче. Он одевается в крутом магазине для сноубордистов и говорит всегда дело.

      – Никаких телячьих нежностей с новеньким, – сказал он мне. – А то решит, что понравился тебе. И приклеится. Потом принесет подарочек на Рождество. Охнуть не успеешь, и дело сделано – тебе капут.

      – Сколько раз такое видел! – подтвердил Рогер.

      Рогер попроще Курта. В смысле стильности. У него пластинка на зубах, и вообще он вечно ходит в бейсболке, даже сейчас, зимой.

      Прозвенел звонок, все ринулись к дверям школы.

      И тут Курт узрел его. Первым.

      – Ого! – сказал он и показал на что-то у себя за спиной.

      Я такой, увы, невысокий, что не увидел ничего. Одни головы. Но вдруг вся толпа дружно шарахнулась и прижалась к дверям.

      – Не давите так! – заверещал кто-то из девчонок.

      Я спросил, что происходит.

      – Там новенький, – объяснил Курт. – Амбалище!

      Народ перешептывался и перемигивался, кто-то ахал, кто-то охал или говорил: «Вот это да!» и «Ничего себе!», вдруг все расступились, и образовался коридор. На том конце я увидел его. Новенького. Мама дорогая, вот это туша. Борец сумо какой-то.

      Он пошел к дверям. При каждом шаге складки жира колыхались, а обвислые щеки болтались, как у бульдога. Народ попятился, но один парень из четвертого «В» соображал небыстро и оказался-таки у новенького под ногами. Тот отпихнул его, и тугодум из четвертого «В» рухнул мордой на асфальт и заплакал. У самых дверей стояла девчонка с косичками. Она отскочила в сторону, а новичок взялся за ручку двери и стал дергать. Дверь была заперта.

      Стало очень тихо. Только редкий шепоток вокруг. В конце концов Курт прокашлялся и спросил:

      – Это ты новенький?

      Жиртрест медленно повернулся в нашу сторону. Видок у него был недобрый.

      – Как тебя зовут? – спросил Курт. Вопрос прозвучал вроде как дружелюбно, но я-то Курта знаю, это он прикидывался.

      Новенький прогудел что-то, но ответ заблудился в недрах круглых щек.

      – А?

      – Терье, – сказал новичок.

      – Как ты сказал? – переспросил Курт. – Жирдяй-Терье?

      Народ начал хихикать.

      Жирдяй-Терье посмотрел на Курта с ненавистью.

      – Ты очень жирный, понимаешь? – пояснил Рогер.

      Я было засмеялся, но быстренько заткнулся: Жирдяй-Терье налетел на Курта, повалил его на землю и уселся верхом всеми своими килограммами. Потом сдавил своими лапищами Курту горло и начал его трясти.

      Школьный двор умолк.

      – Будешь называть меня Питбуль-Терье, – рычал новенький. Он тряс Курта, как тряпичную куклу. У Курта щеки стали цвета помидора, он хрипел и кашлял. Я покосился на Рогера. Тот стоял точно громом пораженный: молча, вытаращив глаза и разинув рот.

      Курт выдавал какие-то придушенные рулады. Питбуль-Терье усилил хватку и ощерил зубы.

      – А если попробуешь звать иначе, – пыхтел он, – будешь иметь дело с моим питбулем. Усек?

      Курт кивнул.

      Питбуль-Терье отпустил его, поднялся. Пришел учитель, отпер дверь, и Питбуль-Терье протиснулся в школу.

      Мы с Рогером помогли Курту подняться.

      – Придется из этого психа котлету сделать, – просипел Курт.

      Я был с ним полностью согласен. Где это видано, так себя вести?

      Питбультерьер

      На