Аттила. Падение империи (сборник). Феликс Дан

стрелок и наездник во всем гуннском царстве.

      – Вот он опять выстрелил.

      – И сбил стрелою шапочку с головы ребенка.

      – Но ведь это преступление – подобная шутка!

      – Нисколько! Царевич знает, что не промахнется, – отвечал Эдико.

      – Но послушайте: что значит этот отвратительный грохот?

      – И звон. Что это такое?

      – Военная музыка гуннов, заменяющая римские трубы и германские рога.

      – Смотри: плоские тонкие обручи из дерева…

      – Обвешанные по краям колокольчиками и погремушками.

      – Они звенят так пронзительно.

      – Обручи обтянуты кожей.

      – Гунны ударяют в них деревянными палочками.

      – Да, – подтвердил Эдико. – Но знаете ли вы, какая это кожа, от каких животных?.. Это человеческая кожа!

      – Не может быть?!

      – Господин сам придумал такую шутку. «Короли, – сказал он, – нарушившие верность Аттиле, пусть служат ему и после своей казни. Пускай и после смерти они возвеличивают мои победы звоном и треском».

      – Чудесная музыка, – кивнул головой Приск. – И весьма поучительная для королей, которым приходится ее слушать.

      …Когда Аттила въехал наконец в южные ворота лагеря и приблизился к первому дому, оттуда вышла молодая женщина с благородными чертами лица, закутанная в белый пеплос с широкой, золотой каймой; за ней следом шло множество слуг и служанок. На руках она несла грудного младенца.

      Молодая мать остановилась перед вороным конем повелителя, который нетерпеливо рвался вперед, сдерживаемый железной рукой властелина; женщина встала на колени и положила дитя под ноги жеребца, напряженно ожидая знака со стороны Аттилы. Наконец тот молча кивнул головой. Тогда она подняла ребенка, поцеловала его, встала с колен, низко поклонилась и пошла с младенцем обратно в свое жилище.

      – Что значит эта сцена? – спросил патриций.

      – Кто эта красавица? – полюбопытствовал Примут, глядя ей вслед.

      – Она гречанка, родом из Малой Азии, – пояснил Эдико. – Аттила сейчас всенародно признал малютку своим ребенком; в противном случае, и мать, и дитя были бы растоптаны копытами лошадей: весь поезд проехал бы через их трупы.

      – Как она хороша! – повторил Примут. И он хотел обернуться, чтобы еще раз посмотреть ей вслед.

      Однако Эдико удержал его.

      – Оставь, не делай этого, любезный гость: так будет благоразумнее!

      Тут у деревянного забора одного из домов появилась старуха в гуннской одежде, которую сверху донизу украшали золотые римские монеты; ее также сопровождало множество прислуги обоего пола. Она подошла к Аттиле с правой стороны и подала ему – в прекрасной серебряной чаше с изображением пира богов на Олимпе – сырое мясо, нарезанное тонкими ломтиками и сильно пахнущее луком. Аттила милостиво кивнул ей головой, погрузил в чашу пальцы к принялся есть кровавую пищу. С низким поклоном отступила старуха назад, и царь гуннов поехал дальше. За все это время он не произнес ни слова.

      – Это Часта, супруга Хелхала, ближайшего советника владыки, – произнес Эдико. – Вон ее муж, высокий седой