Валерия. Триумфальное шествие из катакомб. Антуан де Вааль

он в комнату Сафронии: как громовой удар подействовал на него вид окровавленного тела.

      Охваченный необъяснимым страданием, бросился он на пол возле покойной, положил ее голову себе на руки и восклицал, рыдая:

      – Сафрония, милая жена! Нет, не может быть! Ты не умерла! О, скажи еще хоть одно слово! Открой хоть еще один раз глаза!

      Однако супруга была мертва; когда же он осведомился о своей дочери, то узнал, что она в обмороке, и направился, шатаясь, от ложа покойницы к постели своей дочери.

      Бледная как мрамор, с закрытыми глазами, без дыхания, лежала там Валерия. Руфин схватил судорожно ее руку, как бы желая удержать душу в слабом теле. Ах, если это не только обморок! Если в одно время похищены у него жена и дочь! Верная кормилица, которая ухаживала за больной, успокоила отца, говоря, что пульс ее еще бьется и что Валерия скоро очнется.

      – Но тогда нужна величайшая осторожность, – прибавила она и попросила отца подождать в соседней комнате ее пробуждения.

      Руфин вышел.

      Обморок продолжался долго, и несчастный человек имел достаточно времени измерить и взвесить всю тяжесть своего положения. Внезапный удар надломил его, и он напрасно искал опоры, которая бы его поддержала. Сегодня в первый раз испытал он на самом себе, что слабая сила обитателя земли не в состоянии одна снести всю тяжесть большого несчастья. А с неба не простиралась рука, чтобы облегчить его страдания, и философия его оказалась бессильной в этом деле.

      Вдруг одна из рабынь принесла лист бумаги, который теперь только заметили на столе в комнате Сафронии. Руфин сразу узнал почерк своей жены: в письме было сказано:

      «Супруг мой, один Бог знает, как горячо я люблю тебя и наших детей, как сердце мое разрывается при мысли, что должна вас оставить внезапно, не простясь. Но иначе нельзя. Я должна сохранить беспорочным для Бога священнейшее, что имею; я не смею предать поруганию сосуд Святого Духа. Я бы растаяла от стыда, если бы должна была воротиться к тебе опозоренной; тем не менее должна я предстать такой перед глазами Ангелов и перед лицом Божьим. С пламенейшим усердием, от всего сердца просила я Его указать мне другую дорогу к спасению, а если не придет помощь, так я последую внутреннему голосу и убегу, как олень от сетей охотника, вверх к горам недоступным для преследования. Христос примет мою душу, и мой верный Руфин, чего я не могла здесь, как грешница, вымолить для тебя, того надеюсь достигнуть, когда буду молиться за тебя, как мученица. Валерия, милое дитя мое, утешай своего отца, предай меня молитве церкви; вспоминай обо мне, несчастной! И на небе я останусь твоей и твоих братьев матерью и когда-нибудь…»

      Письмо осталось неоконченным. Приход императорского вольноотпущенного не дал Сафронии высказать до конца веру и надежду на будущее свидание там, где счастью святых не угрожает опасность разлуки.

      Руфин перечитал письмо еще и еще раз, и страдание его облегчилось потоком слез. Какой нежной любовью дышало каждое слово умершей, как проглядывал в каждой строке благородный, возвышенный ум его супруги!

      Римская