Воронограй. Русский Савонарола. Н. Лихарев

слепило глаза своим ярким светом и грело совсем по-весеннему.

      Василий выглянул из возка и спросил ближнего боярского сына:

      – Много ли отъехали, Василий?

      – Пятнадцатую версту едем, государь великий! – снимая шапку, ответил спрошенный. – Часа через полтора Клязьму переезжать будем…

      Великий князь приказал поднять задок возка. Спать ему больше не хотелось. Дорога шла березовым лесом; неширокая колея, проложенная еще в начале зимы, кое-где успела уже потемнеть под лучами февральского солнца.

      «Весна дает себя знать…» – с удовольствием подумал Василий, оглядываясь кругом.

      В лесу было тихо, только по временам раздавался слабый писк какой-нибудь маленькой, зимней птички.

      Царский поезд выбрался на поляну; в стороне от дороги жалось несколько почерневших избенок. В воздухе запахло курным дымом.

      С придорожных берез, где на верхушках темнелись неуклюжие вороньи гнезда, поднялись несколько черных птиц; вспугнутые людьми, они суетливо захлопали крыльями, наполняя воздух своим неприятным криком.

      Василий поднял голову, и в ту же минуту ему вспомнились слова дворецкого: «А дней за пять, как прийти татарам, тучей стояло воронье над Москвой…» Вспомнил великий князь и отчаянные рыдания жены сегодня утром, вспомнил – и неприятное, тревожное чувство стало наполнять его душу… Через некоторое время страх до такой степени овладел им, что в голове его шевельнулась мысль: не вернуться ли назад?

      – Сколько проехали? – спросил он у того же боярского сына.

      – Клязьма видна, государь великий – ответил тот, указывая вдаль рукой.

      «Половина пути… – мелькнуло в голове государя. – Вернуться разве? Стыдно больно… Засмеет мать, да и митрополит укорять будет… Поеду!» – решил Василий.

      Скрепя сердце ехал он дальше, а мрачные мысли, словно злые недруги, теснились к нему со всех сторон.

      «Что же будет-то, господи боже мой? – тоскливо думал великий князь. – Татары придут? Москву подожгут, жену и детей в полон возьмут?.. Да нет! – сейчас же успокаивал он самого себя. – Не может того быть, не для чего ханам злобиться на меня! Одарил всех сверх меры, деревень да сел роздал сколько!.. Не придет Улу-Махмет, друг он мне теперь!.. Так что же будет? – вставал снова перед ним вопрос. – С братьями опять нелады, что ли? И то непохоже! За Можайскими искони того не водилось… Разве Юрьевичи?.. Да и с ними счеты, кажись, окончены… Дмитрий-то совсем на житье в Москву переселился. «Не надо, – говорит, – и удела мне…» Шемяка разве?.. От него всего ждать можно. Да, опять, и он не пойдет больше на смуту. О Рождестве еще при митрополите святом говорил: «Пусть страшной казнью накажет меня Бог, коли рука моя поднимется на тебя, государь великий!» И крест целовал… Нет, не пойдет и он ни на что больше… И так уж довольно было меж нами! Вспомнить страшно, что было!»

      Василий покачал головой, вздохнул и перекрестился.

      «Да, много зла, – повторил он про себя. – Как дядя, Юрий Дмитриевич, жив был, ни одной, кажись, минуты покойной не было…»

      Картины