.

Уже и за цыганами послали. Ох, не кончится это добром, узнает начальство о его похождениях и с должности попросит. Бороздину что – сам себе хозяин, что хочет, то и творит.

      Словно в ответ на эти мысли, хозяин дома, слегка пошатываясь, влез на стол и постучал вилкой по пустой бутылке:

      – Господа! Скоро рассвет, пора купаться! И пожалуйста, не отлынивать! Иванов день, господа! Нарушать обычаи – ни-ни. А кто посмеет… – Он нахмурил кустистые брови и закончил совершенно серьезно: – Того мы насильно окунем, а потом заставим нагишом через костер прыгать. Алешка, зажигай!

      Кое-кто из гостей заметно побледнел. Все знали, что когда хозяин принимал лишнего, вытворить он мог что угодно. Стоило ли удивляться, что к озеру потянулись все? Девицы висли на Бороздине, счастливо повизгивая, молодежь крутилась рядом, гости более солидные с тоской поглядывали в сторону конюшен и очевидно сожалели, что вовремя не уехали. Криницын шел в числе последних. За ними лакеи тащили стол – прямо с закусками, как стоял, и ящик с бутылками.

      После духоты комнаты голова Криницына закружилась. Он даже вынужден был ненадолго опереться на кого-то господина, бредущего рядом в темноте.

      – А что, может, и хорошо сейчас искупаться? – улыбнулся он незнакомцу. – Нырнуть в прохладную воду и…

      Что «и» – недоговорил. Не придумал, хотя мысль в самом деле показалась соблазнительной.

      Добрались до берега, запалили заранее разложенный костер, поставили стол, снова выпили. Бороздин велел всем раздеваться. С визгом и гиканьем, с непристойными шутками побежали к воде.

      Криницын, одурманенный озерной свежестью, отошел в сторону, кое-как разделся и медленно стал заходить в воду.

      Темная неподвижная громада взяла его в объятия, нежила, баюкала. Криницын лег на спину, прикрыл глаза. Теперь он ничего не видел, не слышал, только чувствовал дыхание ночи и парное тепло воды.

      Усталость постепенно отступила. Он повернулся и поплыл к дальнему берегу уверенными гребками. На невысокий, поросший склон выбрался, уже порядком выбившись из сил. С удовольствием растянулся, закинул руки за голову и уставился в светлеющее небо. Звуки всеобщего веселья сюда почти не долетали. Он слушал цикад, смотрел на гаснущие звезды, вдыхал горький запах трав. Кажется, он задремал.

      – Красиво, правда? – раздался над ухом чей-то тихий голос. – И травы дурманом пахнут.

      Он сел рывком и немедленно залился краской. Уже светало, над озером плыл слоистый туман. Рядом, обхватив руками колени, сидела девица в светлом, отделанном кружевами платье. «Хорошенькая», – отметил Криницын мимоходом. Нежный профиль, маленький аккуратный нос, а глаза большие, карие. Легкие завитушки волос тихо подрагивали от ветра.

      Он тоже подтянул к себе ноги и засмущался собственной наготы.

      – Я страсть как люблю рассветы. – Девица, кажется, и не заметила его смущения и продолжала смотреть на озеро. – Иногда летом всю ночь не сплю, только бы рассвет увидеть. Я его всегда заранее чувствую, даже часов не надобно. Сперва темнота становится не такой густой, будто ее водой разбавили, потом краски сереют, все блекнет. Кажется уже, что мир стал безнадежно скучным. И вдруг в одно мгновение все меняется. Совсем незаметно, а пока ты ищешь эту перемену, по небу начинают растекаться розовые, бирюзовые, желтые, лиловые разливы. Я, может, не умею этого словами выразить, – она тряхнула волосами, – но кажется мне, что вы меня понимаете.

      Она взглянула на него, но так просто и по-доброму, что он перестал конфузиться.

      – Понимаю. Раньше я, признаться, тоже любил любоваться природой, а теперь все, знаете, некогда. – Они помолчали. – А вы откуда приплыли? – Он бросил взгляд на мокрый наряд незнакомки.

      – Просто приплыла. – Она ответила не сразу. – Увидела вас, любопытство взяло. Думала, вдруг кто-то знакомый. – В голосе ее зазвенела печаль. – Видите огоньки на том берегу? Девушки суженых ищут, на любовь гадают…

      Криницын почувствовал, как к сердцу прилила жалость. Она была такой тоненькой, нежной, пальчики на босых ступнях маленькие, как у ребенка. И совсем белые – то ли от холода, то ли от росы.

      – Вы, наверное, замерзли? – Это прозвучало глупо, но он не придумал ничего лучше.

      – Не знаю. – Она пожала плечами. – Нет, наверное.

      – А как вы все-таки сюда попали? Неужто вам не страшно? А вдруг бы я оказался разбойником?

      – Ах, да ведь я вас за другого приняла! Подумала, может… – Из ее глаз серебристыми дорожками потекли слезы, и она еще больше стала походить на ребенка.

      – Что вы? Не надо, право, я не хотел… – Криницын разрывался между жалостью и смущением. Все же утешать девиц, будучи совершенно голым, как-то неловко. – Что вы, сударыня!..

      Сбегать бы за штанами или уплыть тихонько, пока она плачет. Да какое там – он сейчас только и мог, что неловко гладить рукой ее холодное предплечье.

      – Спасибо вам, вы добрый. – Она взглянула на него полными слез глазами и еще раз всхлипнула напоследок. – А вот он… он только притворялся добрым. Такие слова говорил, в любви клялся, а сам… – Она