Второе пришествие. Данил Васильевич Казаков

риютились на диванах и стульях. Хмурые, они шёпотом переговаривались друг с другом. На двух стульях, стоящих на середине комнаты, Мария заметила себя, лежащей в гробу. Старшая дочь Анна рожала в роддоме, и потому Мария опасалась, не служит ли её сон грозным предупреждением! Волосы мужа заметно поседели. Свисали на лоб, закрывали уши. Узкие глаза покраснели, между опухших век слезился голубой зрачок. Алексей стал каким то костлявым, горбатым и старым. Он ходил, наклонившись вперёд, свесив руки вдоль туловища. От него испуганно сторонились собравшиеся, не смея заговорить. Младшая дочь, Оленька, одиноко сидела на стуле, вжавшись в самый конец на кухне. Когда к ней кто-либо подходил, она вся сжималась и отворачивалась. Плечики её начинали вздрагивать, к ней спешил отец и уводил не прошенную соседку, захотевшую вдруг утешить девочку. В углу комнаты, у кадки с лимоном сидел худой старик с широкой, окладистой седой бородой. Он держал в руках маленькую, чёрную книгу с пожелтевшими страницами и монотонно бубнил себе под нос. На столе стояла свеча, отсвет от неё падал на белую, кружевную накидку, которую всю зиму вязала Мария. Потом она внезапно заболела пневмонией, ей ставили капельницы, делали уколы. Вторую свечу держала в руках покойница. Мария лишь мельком взглянула на себя, заметив голубое платье с белым воротничком. Похожее платье ещё осенью она видела в магазине, намекнула мужу купить его, а денег тогда не хватило.

      – Сорок лет всего и прожила, – порхало по толпе, – Анне и не сообщили, пусть родит спокойно.

      – После бани пошла стираться на морозе, всё о семье думала, о себе не беспокоилась.

      К мужу подошёл обеспокоенный зять Павел, что то шепнул ему, и все зашевелились, поспешили к выходу. Стали выносить гроб, и Оленька скатилась с лесенки, оттолкнула калитку, и, утопая в толстом ещё снегу, поползла к кустам облепихи, сминая на пути крохотные кустики крыжовника. Отец кинулся за ней. Перед домом угрюмо стояли люди, терпеливо ждали.

      – Оставь её! – зашумела Мария, – не тронь! Боится она!

      Но, её ни кто не слышал, на неё ни кто не обращал внимания. Марию не видели, не слышали, не чувствовали. Вороны загалдели на старой берёзе, два мужика и три бабы удивлённо оглянулись на них. Подул резкий ветер – надвинули глубже шапки. Даже бревно на дороге и то замечали и обходили стороной.