Второй вариант. Юрий Теплов

в избушку: пустят ли хозяева?

      – Войдите! – смеясь, крикнула Ольга.

      – Не надо, не впускай, – сказал Савин. – Иди сюда.

      – Нет-нет, Женя. Вставай. – И вспорхнула к дверям.

      Он чувствовал себя как дома. И встал без стеснения, и оделся, и к ней подошел, потерся щекой о щеку.

      – Ты колючий, – сказала она. – Я нагрела тебе воды умыться.

      В зимовье было жарко. Он остался в майке и так вышел наружу, отказавшись от теплой воды. Задохнулся в момент текучим холодом, глотнул его всей грудью. Снег был ослепительно-чистым и мягким. Зачерпнул его пригоршнями, плесканул в лицо. Даже майку сбросил на пенек и, радуясь утру, стал полоскаться. Вместе с остудой в тело входила ликующая бодрость: все-таки чертовски хорошо жить на этом свете!

      Ольга выскочила наружу, испуганно схватила его за руки, потащила в зимовье.

      – Однако совсем с ума сошел! Зачем так, Женя, делаешь? Заболеть хочешь?

      Он весело упирался, и ему было легко и беззаботно. Ни облачка впереди, ни дождя, ни бурана, солнце выкатилось, торжествуя и славя жизнь, нашарило в зимовье оконце, пронзило лучами: живите и радуйтесь! Опять вежливо постучал о лиственницу дятел.

      – Схожу к нему, ладно? – сказал Савин.

      – Сходи, Женя. – Она сама подала ему шубу и натянула шапку.

      Утренняя тайга совсем не была похожа на вечернюю. Редкоствольный лес на этой стороне Эльги был насквозь пронизан светом. Савин прислушался, не даст ли знать о себе дятел. Но было тихо, только серебряно звенел лес. Он пошел напрямую, наугад, туда, где серебряный звон слышался более отчетливо. Перед ним, сцепившись лапами, стояли в куржаке молоденькие ели. А вокруг хороводились такие же молоденькие березки, которые вдруг замерли, увидев Савина, застеснялись, словно десятиклассницы в белых фартуках после выпускного вечера. И весь снег был изрисован птичьими следами. В их узорах показалось Савину что-то продуманное. Словно письмена неведомого мира. Может быть, и прошлой зимой следы располагались точно так же. Разве прочтешь их, не зная этой древней грамоты?

      Савин не пошел дальше, свернул вдоль закрайка: пусть их хороводятся. И застыл, боясь пошевельнуться. На одинокой, обгорелой и расщепленной вверху лиственнице сидел глухарь. Савин его даже не заметил, пока тот не шелохнулся. И оба замерли.

      Савин тихо попятился, затем, развернувшись, заторопился по своим следам в зимовье.

      – Ольга! – сказал с порога. – Там – глухарь. Совсем рядом.

      – На горелой лиственнице?

      – Да. Он даже не улетел, увидев меня.

      – Этот глухарь – мой друг, Женя. Его зовут Кешка. Так же, как и дядю. Кешка только у него может брать с ладони бруснику. Даже у меня не берет.

      – Он так и живет здесь?

      – Нет. На той стороне Эльги. А сюда кормиться прилетает каждое утро. И ждет меня. Просит мороженой брусники.

      – Оленька, бросай печку. Завтракать потом будем. А сейчас пойдем глухаря кормить, а?

      Глухарь сидел там же. Важно и безбоязненно поглядывал вниз. На высоте человеческого роста, на самом нижнем сучке