Зеркало Иблиса. Виктор Бурцев

сказал пилот. Где-то над головой взвыли и затарахтели моторы, пол ощутимо задрожал.

      – Когда будем в Триполи? – проорал Каунитц. Пилот покачал головой:

      – Не загадывай, приятель. А ну как прилетят англичане и устроят нам фейерверк? Сейчас я погашу свет, а ты вздремни. В Африке я тебя разбужу.

      – Какая у него скорость? – не унимался Каунитц.

      – Километров двести в час. Очень неторопливая птичка, – сказал пилот и отвернулся. Пол задрожал еще сильнее, и «бизерта» пошла на взлет.

      Богер исполнил свое намерение и сразу же уснул, пристроив под голову какой-то мешок и укрывшись одеялом. Каунитц вроде бы тоже задремал. А вот ученый не спал. Он тревожно озирался, пальцы левой руки крутили пуговицу на груди.

      – Раньше не приходилось летать? – крикнул Фрисснер. Чертовы моторы рычали над самой головой.

      – Нет, – ответил Замке.

      – Что ж, когда-то надо начинать! Здесь не так уж и далеко, не беспокойтесь!

      – А что он сказал про английские самолеты? – ученый указал в сторону пилотской кабины.

      – Я думаю, нам они не встретятся. Наша тихоходная этажерка им ни к чему. Хотите немного выпить? – Фрисснер похлопал по фляге в матерчатом чехле, укрепленной на поясе.

      – Да, спасибо!

      Юлиус Замке принял у капитана фляжку, аккуратно отвинтил пробку, повисшую на цепочке, и сделал глоток.

      А ведь еще неделю назад все было совсем иначе…

      2

      Не говорите о тех, которых убивают на пути Аллаха: «Мертвые!» Нет, живые! Но вы не чувствуете.

Коран Корова 149(154)

      Когда тебя вызывают к коменданту лагеря, не следует ждать ничего хорошего. Впрочем, Юлиус уже давно не ждал от жизни ничего хорошего, с того самого дня, как его выволокли из кабинета, спихнув на пол стопку старинных книг и расплескав чай. До сих пор перед глазами у Юлиуса стоял раздавленный сапогом автоматчика бутерброд, который приготовила ему к чаю Этель… Как банально: бутерброд, раздавленный сапогом. Тоненький кусочек белого хлеба, намазанный маргарином и мягким сыром. Нет, наверное, не слишком банально – цветок, к примеру, был бы куда банальнее.

      Когда к нему приходили такие мысли, Юлиус подозревал, что сходит с ума. Но чем эти мысли хуже мыслей о еде, о тепле, о спокойном долгом сне?

      В одно прекрасное, а правильнее сказать, ужасное утро все это должно было закончиться. Как именно, Юлиус еще не решил. Может быть, рывком к проволоке, расчертившей пространство за территорией лагеря непараллельными линиями. А может, пощечиной одному из надзирателей, толстому Замману по прозвищу Пузо. Или венами, расцарапанными бутылочным осколком, невесть как завалявшимся под нарами…

      Не исключено, что сейчас все и закончится. Так даже интереснее – совсем уж непредсказуемо. И пусть… Юлиус не был героем. Не был даже человеком, способным на яркие поступки… Уже на втором допросе в гестапо он подписал все, что ему дали подписать. Потянул за собой троих профессоров, ассистента Кепке, который рассказал