Мазарини. Людмила Ивонина

70-тысячной имперской армией, безуспешно, но героически воевали лишь Дания и ряд протестантских немецких князей. А Ришелье тем временем проводил «дипломатию пистолей» – предоставлял денежные субсидии союзникам.

      Затяжная осада Ларошели правительственными войсками в 1627-1628 годах, осложненная параллельной войной с Англией, не оставила в Европе равнодушными никого – ни подданных, ни государей и политиков. Ларошель была оплотом протестантского сепаратизма, показателем слабости королевской власти, поводом для вмешательства как католических, так и протестантских государств во французские дела. Кому это было нужно? Даже во время осады сторону Ришелье держала Испания, а Ларошели – Англия. Поэтому кардинал не зря частенько говаривал, что «взятие Ларошели – будущее порядка во Франции».

      Нельзя забывать и о том, что, несмотря на весь свой рационализм, Ришелье был кардиналом римской католической церкви, а Франция была страной преимущественно католической. Кроме того, политические смуты времен религиозных войн и начала царствования Людовика XIII заставляли кардинала в первую очередь думать о преодолении внутренней оппозиции, как при дворе, так и со стороны гугенотов. И все же осада столицы гугенотов и ее результаты показали, что первый министр Франции был не религиозным фанатиком, а веротерпимым реалистом. Он всегда проводил четкое отличие между религиозным нонконформизмом и политическим призывом к мятежу. Безусловно, Ришелье не верил в то, что можно заставить гугенотов обратиться в католицизм, но в то же время был убежден в невозможности позволить им не подчиняться короне.

      Поэтому, даже после длительного и отчаянного сопротивления жителей города «Эдикт милости», дарованный им первым министром в 1629 году, был образцом веротерпимой и мудрой государственной политики. Ведь, самое главное, гугеноты – это костяк развивавшейся французской буржуазии. И не только: этим актом Ришелье укреплял тылы французский монархии накануне прямого военного столкновения с Габсбургами. 28 июня 1629 года кардинал лишил по «Эдикту милости» гугенотов политических прав, но оставил свободу вероисповедания и сохранил ряд экономических привилегий гугенотской буржуазии. «Для меня не существует различий между католиками и гугенотами – все должны быть добрыми французами».

      Узнав о содержании «Эдикта милости», папа римский Урбан VIII, помрачнев, пробурчал: «Каков ловкач!» Очевидно, он ожидал других, более репрессивных по отношению к гугенотам, результатов. Римский понтифик по достоинству оценил действия французского кардинала. Не преминул их заметить и император Фердинанд II, как раз в то время отдаливший от себя прославленного Валленштейна, в котором и он, и другие князья Империи увидели «немецкого Ришелье». Вообще с тех пор ни папа, ни император уже не верили ни единому слову кардинала. Ведь осада Ларошели заставляла их долгое время думать, что Ришелье в Тридцатилетней войне фактически перешел на сторону Католической