Власовцев в плен не брать. Сергей Михеенков

приёмных сирот и двоих родных детей…

      У Воронцова пересохло в горле.

      – Андрей Ильич, откуда же вам про детей известно?

      – Известно. Кондратий Герасимович перед отправкой в госпиталь Вере всю твою историю рассказал. Просил, чтобы мы о тебе тут… позаботились… или как это назвать, чёрт его знает… Так правильно я им про детей рассказал? Ничего не перепутал?

      – Всё правильно, Андрей Ильич. Спасибо вам. И Вере Ивановне спасибо.

      – Завтра наступление. Как там у нас всё сложится, не знаю. Думаю, что майор Лавренов не просто так нас со штрафбатом слил, по сути дела, в одну боевую группу. Рубка будет основательная. Эти, из штрафной, полезут в самую пасть. А ты своих придерживай. Приказ выполняй, роту в бой веди, а геройствовать не смей. Сирот и так много. Воюй со спокойной душой. Но будь осторожен в разговорах и переписке. Никто тебя пока не тронет. А там посмотрим.

      Вот тебе и воюй со спокойной душой…

      Воронцов проснулся в душной землянке оттого, что его душили слёзы. Слёзы холодными лужицами стояли в глазах, стекали по щекам на полевую сумку, подсунутую под голову. Он прислушался, замер. Не слышали ли солдаты этих его внезапных слёз, появившихся неизвестно откуда. Нет, и связисты, и санитары, вповалку спавшие в одном блиндаже, по-прежнему храпели в душной темени под низким накатником, тускло освещённым маслянистым светом коптилки. Под потолком, видимо, между рядами берёзового накатника, бегали мыши, тихо шуршали и осыпали песок. Он прислушался к этим новым звукам и вдруг понял, что это не мыши.

      Бабочка! Под накатником в душной землянке порхала бабочка!

      Он потянулся, чтобы посильнее вытащить фитиль коптилки. Но с фитилём ничего не выходило, он был туго зажат краями расплющенной гильзы. Тогда Воронцов отстегнул от ремня фонарик и направил косой луч на потолок. Так и есть! Королёк!..

      Воронцов взглянул на часы: пора.

      Он вскочил с топчана и вышел в траншею. Следом за ним выбежал связист и спросил:

      – Что, товарищ старший лейтенант, скоро?

      – Скоро, – ответил он и кивнул на кружку, стоявшую на бочке с водой: – Полей-ка, умоюсь.

      Он снял гимнастёрку и нательную рубаху. Утренняя вода обжигала изнеженное сном тело. Он умылся, вытерся полотенцем и обвязал себя им. Вспомнились слова из письма Зинаиды: «Хранишь ли мой подарок?.. Бабушка расшивала… Оно и тебя охранит».

      – Быстро командиров взводов ко мне! – окликнул он связного, дремавшего у пулемёта в ближней ячейке.

      Артподготовка началась ровно в назначенное время. Севернее, где-то в стороне Минского шоссе, уже сутки гудело, и ночью там стояло зарево. Теперь вступали и они.

      Ночью в их траншею набилось столько народу, что теперь стояли плотно, заняв даже ход сообщения.

      После того как разнесли канистры с водкой, по цепи передали:

      – Первым встает отдельный штрафной. Поротно.

      Так и понеслось в предутреннюю темень с одного