Власовцев в плен не брать. Сергей Михеенков

первоначального и самого яростного удара, земля всё ещё ворочалась и вздрагивала, и идущие по ней это чувствовали. Горели остатки деревянных перекрытий и настилов, ивовые маты, которыми были закреплены ходы сообщения, трещали и взрывались боеприпасы, сложенные в траншеях и охваченные огнём. Из полузаваленных щелей выползали выжившие; одни тут же замирали, уткнувшись чёрными лицами в дымящийся песок, а другие двигались дальше, будто знали какие-то верные пути, откашливаясь, заползали в тыловые ответвления и там забивались под обломки брёвен и жердей и затихали, глядя невидящими глазами в чёрное чужое небо. Плотный огонь гаубичной и реактивной артиллерии выжигал кислород, и обороняющиеся умирали в своих окопах даже тогда и даже там, где их щадили осколки и взрывная волна.

      Воронцов ещё раз посмотрел на циферблат кировских часов, подаренных комбатом за успешное проведение операции в Чернавичской пуще, прикусил ремешок каски, вылез на бруствер и тряхнул над головой автоматом. Солдаты всё ещё копошились внизу, в траншее и в ячейках, обжитых за долгие месяцы сидения в обороне. Некоторые настороженно смотрели на него, словно ещё надеялись, что он отменит приказ. Но он им крикнул то, что всегда кричал, поднимая в атаку. Да и этот его жест – автомат над головой, стволом упёртый, кажется, в самой небо, отменить было уже невозможно. Он не обещал ничего хорошего, но и не оставлял других вариантов, кроме одного. И они тут же начали кто вылезать, а кто выскакивать вслед за ним, словно там, на дне траншеи, срабатывала какая-то невидимая пружина, которая выталкивала на бруствер не только тела солдат и сержантов, но и выпускала на волю их злость и решимость…

      Перед самым наступлением, вечером, когда взводы получили боеприпасы и сухой паёк на сутки, их, офицеров батальона, собрал капитан Солодовников и сказал:

      – Ну что, мои верные окопники! Кончается наше сидение на месте. Завтра, сено-солома, пойдём. Наш батальон – батальон прорыва. После нас поднимается весь полк. Потом в прорыв пойдёт конно-механизированная группа. Но я вас собрал не для этого. Есть новость, в каком-то смысле радостная. С нами на прорыв пойдёт штрафной батальон.

      Лейтенанты закрутили головами. Послышался сдержанный гул.

      – Разъясняю… – Комбат подошёл к развешенной на стене карте, на которой красным карандашом была выведена широкая решительная стрелка, пронзающая и Дебрики, и Яровщину, и Омельяновичи, и окрестные хутора: Чернавичи, Васили, Малые Васили и Закуты. – Ночью из тылового района будет подведён офицерский отдельный батальон прорыва. Оружие, боеприпасы и паёк они к тому времени получат. «Подъёмные» будут выданы одновременно с вашими гвардейскими.

      – Значит, пойдём с ними, как в газетах пишут, бок о бок? За что ж такая честь?

      Эту реплику одного из командиров рот капитан Солодовников вынужден был пропустить мимо ушей. Не любил он дискуссий, которые не приводили ни к чему, кроме взаимного ожесточения и в конце концов непонимания, потому как каждая сторона желала остаться при своих. Изменить ничего нельзя. А для серьёзного разговора накануне наступления есть темы и поважнее.

      – И ещё одно. Очень важное. Из штаба дивизии получен приказ. – Солодовников поворошил бумажки на столе. – На нашем участке держат оборону части дивизии СС. Дивизия свежая, сформирована недавно. В первый эшелон подведена буквально накануне. Но это не просто СС. На девяносто процентов части сформированы из бывших советских граждан, в основном военнослужащих, попавших в плен и изменивших присяге. Есть и уголовники, и те, кто расстреливал, и всякие бывшие. В приказе сказано, что отношение к ним, как к пленным солдатам армии противника, отменяются. Вот такая, товарищи лейтенанты, сено-солома…

      Немую тишину нарушил всё тот же голос:

      – Как это понимать? Если, к примеру, взвод или рота поднимут руки, то всех – под пулемёт? Кто этим будет заниматься? Зачитайте приказ.

      – Приказ отдан в устной форме. Я вам его передаю в том виде, в котором получил. Вы должны передать его бойцам. Но, думаю, когда начнётся наступление, проблемы этой не возникнет. Ротами и взводами они сдаваться вряд ли будут. Они вообще в плен сдаваться не будут. – И вдруг капитан Солодовников побагровел. – А что это у вас, товарищ старший лейтенант, за настроения перед наступлением?! Французских романов начитались о благородных рыцарях и прекрасных дамах? Лучше бы почаще в боевой устав пехоты заглядывали!

      Старший лейтенант Панкратов, гремя резко отодвинутой табуреткой, встал навстречу комбату. Он решительно поправил гимнастёрку под новеньким ремнём и сказал:

      – По поводу французских романов, товарищ капитан… Эту тему считаю лишней. А вот в пленных стрелять… Такой приказ отдавайте личному составу сами.

      – Ты, Иван, не кипятись, – скрипнул табуреткой командир миномётной роты старший лейтенант Шмеленко. – У тебя в роте вторым номером у бронебоя Акимова твой тёзка Иван Алексеевич Грибов воюет. У него каминцы всю семью расстреляли. И стариков родителей, и сестру, и жену, и троих детей. Так что будет кому и к пулемёту стать. Если понадобится. Это война.

      Старший лейтенант ещё раз расправил складки под ремнём, погромыхал