Во дни Пушкина. Том 2. Иван Наживин

он строго одному из рыцарей. – Чтобы ни сучка, ни задоринки… А то знаешь?..

      – Постараемся, ваше сиятельство…

      – Ну, начинайте!..

      И сразу на арене бешено и красиво закрутился бой двух сияющих доспехами всадников. При второй же схватке одно из копий с треском перелетело пополам, но потерявший его рыцарь, бросив обломок, схватил копье противника и началась борьба. Даже лошади и те разгорелись: с ржаньем взвивались они на задние ноги свечкой, старались зубами ухватить одна другую – они тоже были закованы – или ударить копытами… И не успел рыцарь с копьем слететь на землю, как сразу же огневым вихрем завертелась в треске ударов другая пара… Среди зрителей то и дело слышались возгласы одобрения. Дамы, конечно, пугались, но их успокаивали.

      – Настоящий моенаж! – восторженно шептал Григоров и все старался поближе подсесть к своей пышной красавице. – Нет, как живут-то, а?!

      Только одна Дунай необъятная равнодушно ковыряла чудовищным пальцем в носу и зорко следила своими звериными глазками, нет ли поблизости мух…

      – А я забыл вам сообщить одну маленькую подробность из жизни нашего сераля, Александр Сергеевич… – тихонько проговорил майор. – Всего, вместе с жрицами Мельпомены, в нашем гареме поболе тридцати красавиц. При них изрядное количество мамок и нянек, которые няньчут потомство его сиятельства… И вы будете поражены, не правда ли, если я скажу вам, что у некоторых из этих затворниц есть у одной томик Жуковского, а у другой Пушкина…

      – Да что вы говорите! – засмеялся Пушкин. – А скажите: нельзя ли вместо томика самому автору туда пробраться?

      – И думать нечего! А знаете, между прочим, откуда они достают эти томики? Все через больного музыканта… тайком…

      – А-ха-аххх! – пронеслось вдруг по громадному цирку.

      Один из рыцарей с треском вылетел из седла и растянулся без памяти на песке арены.

      Но от этого турнир следующих пар стал только горячее и красивее…

      А потом снова начался пир, и пляс, и картеж, и битье посуды… И какой-то представитель чернозема с дикими уже, блуждающими глазами, лохматый, со съехавшим набок галстуком, среди блюющих, ревущих, хохочущих орал:

      – Jurisprudetia est divinarum atque humanarum rerum notitia, justi atque injusti scientia!..[26] Так сказал Ульпианус! А вы, свиньи, что сказать можете? Ничего, ибо вы – свиньи!..

      – Ура-а-а!.. – заорали все вокруг. – Качать философа!

      Началась дикая возня вкруг оратора. Он отбивался, но его все-таки подняли на руки и, подняв, все вместе с хохотом обрушились на залитый паркет…

      Пушкин, уставший от еды, прошел в гостиную. Вокруг графини как будто поредело немного, и он любезно сказал ей несколько комплиментов по поводу блестящего празднества… Но она, по-видимому, осталась к похвалам вполне равнодушна и, боязливо оглянувшись, спросила:

      – А скажите, monsieur… monsieur…

      – Pouchkine… – поторопился он прийти ей на помощь.

      – Monsieur Pouchkine, как вы думаете: не может это страшное несчастье с этой… как ее?.. с Полтавой… pardon, Помпеей повториться и у нас?

      – О, нет, графиня! – воскликнул он. – Для этого

26

Юриспруденция есть познание вещей божественных и человеческих, знание того, что справедливо и несправедливо (лат.).