День закрытых дверей (сборник). Блейк Крауч

к выпивке.

      Я ездил в автобусах.

      Автостопом.

      Прокатился на товарняке через Южную Дакоту.

      Я ни с кем не разговаривал.

      Мое имя стало синонимом матереубийцы.

      Я жил в постоянном страхе, никому не доверял и всех подозревал.

      На стройке в Лондоне, штат Кентукки, бригадир спросил, люблю ли я читать триллеры. Может, он просто проявил дружелюбие. Выяснять я не стал – на следующий день меня уже не было.

      Мое лицо появилось на постерах ФБР.

      Меня обсуждали в специальных телепередачах.

      Обо мне писали книги.

      Мои книги разлетались, как горячие пирожки.

      Люди хотели знать, как пишет серийный убийца.

      Они говорили, что мои истории – это окна в душу зла.

      Я стал знаменитостью – в дурном смысле.

      Комичной и мрачной фигурой поп-культуры.

      Мое имя вселяло страх.

      Мое имя означало убийство.

      Я никогда не был женат и привык жить один, но никогда не испытывал такого чувства покинутости.

      Бездомный, преследуемый, одинокий.

      Так жить невозможно.

      В декабре, через два года после бегства из заснеженной пустоши в Вайоминге, я сел на автобус до Ванкувера, где купил билет на самолет и откуда улетел в Уайтхорс, до которого тысяча миль к северу.

      Я взял напрокат машину и проехал полторы сотни миль на запад по Аляскинскому шоссе – до деревушки Хейнс-Джанкшн, что у подножия гор Святого Ильи. Деревню я знал хорошо – изучал для книги, которую так и не написал. Тихое, отрезанное от мира местечко, вполне подходящее для того, чтобы умереть.

      Я съехал с шоссе, не доезжая до деревни. Со всех сторон меня окружал бесконечный хвойный лес. На западе маячили высоченные заснеженные горы. Температура держалась около минус тридцати. Серое, сумрачное небо и субарктическое солнце, нехотя обозначавшее свое присутствие над далекими пиками. Часы на приборной доске показывали 13:47. Я решил, что просто зайду в лес, сяду под деревом и замерзну до смерти. Вполне подходящий способ, чтобы уйти. Даже в каком-то смысле романтичный. Мне вспомнился «Костер» Джека Лондона. Я ждал того теплого эйфорического покоя, который наступит ближе к концу.

      Раздевшись до футболки, я открыл дверцу и ступил из машины на хрусткий снег. Холод стоял невероятный. Глаза мои словно загорелись.

      Пройдя немного в глубь леса, я выбрал голую осину, сел, прислонившись спиной к серебристой коре, и стал ждать. Скоро меня начало трясти. Заурчало в животе. В голове мелькнула мысль: зачем умирать голодным? Я поднялся, вернулся к машине и поехал в деревню, население которой доходило до восьмисот человек, но серьезно сокращалось в суровые зимние месяцы. Припарковался в центре, перед закусочной «У Билла», на украшенной к Рождеству улице. Потянулся к дверце, но открыть не смог.

      Я опустил голову на рулевое колесо.

      И заплакал.

* * *

      Но воспоминания о тех мрачных временах преследовали меня не часто. Я прожил в лесу за пределами Хейнс-Джанкшн пять лет, и этого времени хватило, чтобы стать другим человеком. Местные знали меня как Винсента Кармайкла, принимали за своего и описывали, наверное, как человека