Чижик-Пыжик. С вопросами и ответами для почемучек. Евгений Пермяк

нами оказалась не столь толста. Мы увидели бледнеющую луну и гаснущие звезды. Занималась какая-то сонливая, словно невыспавшаяся, бледная заря.

      – Утро! – крикнул я и стал проделывать ступени в снегу, чтобы выбраться остальным.

      С неба сыпались запоздалые снежинки. Я сразу же увидел наш ветряк. Дым из труб поднимался тонкими, будто туго натянутыми, струнами. Люди проснулись. А может быть, они и не спали в эту ночь.

      Вскоре мы увидели наших ребят. Они обрадованно бежали к нам и кричали:

      – Живые! Все четверо! Живые!

      Мы бросились к ним навстречу. Я не стал медлить и слушать, что рассказывали об этой ночи, обо мне Тоня и Лида. Я побежал к нашему домику.

      Саней на дворе не было – значит, отец еще не вернулся. Открыв дверь, далеко оставив за собой Федюньку, я бросился к маме. Бросился и… что было, то было… и заплакал.

      – Да о чем ты? – спросила мать, утирая мне слезы передником.

      И я сказал:

      – О тебе, мама… Ты, наверное, голову потеряла без нас.

      Мать усмехнулась. Освободилась из моих объятий и подошла к кроватке Леночки. Это наша младшая сестра. Подошла и поправила одеяльце. И сказала ей: «Спи». Хотя та и без того спала и одеяльце незачем было поправлять. Потом она подошла к подоспевшему Федюньке и спросила:

      – Валенки не промокли?

      – Нет, – ответил он. – Под валенками атлас был. Полушубок вот подмок. Есть я хочу…

      – Переобувайтесь да живо за стол, – сказала мать, ничего не спросив о минувшей ночи.

      «Да любит ли она нас? – впервые подумал я. – Любит ли? Может, эта ревунья Леночка у нее один свет в глазу?»

      Когда мы съели по две тарелки горячих щей, мать сказала:

      – Я постлала, ложитесь. В школу не пойдете. Нужно выспаться.

      Я не мог уснуть, а спать хотелось. Я пролежал до полудня в темной горнице с закрытыми ставнями.

      Нас позвали обедать. Приехал отец. Он уже знал все от Лиды и Тони. Он хвалил меня. Обещал мне купить маленькое, но настоящее ружье. Он удивлялся моей находчивости.

      А мать?..

      Мать сказала:

      – Парню тринадцатый год. И смешно было бы, если бы он растерялся в метель да себя с товарищами не спас.

      – Анюта!.. – укоризненно заметил отец матери.

      А мама перебила отца и сказала:

      – Ешь давай! Каша стынет. Хватит разговоры разговаривать! За уроки им браться надо. Ночь пробродяжничали, день потеряли…

      После обеда Тоня принесла мне Топсика. Я не взял его.

      Лидина мать, Марфа Егоровна, явилась с большим гусаком и, низко поклонившись матери, сказала:

      – Спасибо тебе, Анна Сергеевна, что такого сына вырастила! Двух девок спас. У Тоньки-то сестры есть, а Лидка-то ведь у меня одна…

      Когда Марфа Егоровна кончила свои причитания, мама сказала:

      – Как тебе не стыдно, Марфа, моего недотепу Кольку героем выставлять! – и, повернувшись, наотрез отказалась взять гусака.

      Вечером мы остались с бабушкой вдвоем. Мать ушла на станцию, к фельдшеру. Сказала, что угорела – болит голова.

      С бабушкой мне всегда