Чародей звездолета «Агуди». Юрий Никитин

неприятных вещах. Однако, господин президент, активность этих группировок все же набирает обороты. Группа «Воины 30 ноября» вообще потребовала автономии Рязанской области.

      – Это самая экстремистская группировка?

      – Вы как в воду смотрите, господин президент.

      Я отмахнулся:

      – Тут не надо быть особо прозорливым. Кто еще предложит, кроме самых осумасшедшенных?

      Он слегка поклонился:

      – Мир сумасшедшеет, господин президент.

      – Но не до такой же степени?

      – Будем надеяться, господин президент. Впрочем, вы сами говорили…

      Я проворчал:

      – Говорил, но я, как бы это, предостерегал! Накаркивал. Чтоб не случилось.

      – Будем надеяться, – повторил он, – что не накаркали…

      – Надеяться? – отмахнулся я. – Вы бы неплохо в поповской рясе смотрелись. Политики не надеются, они люди трезвые.

      Он уставился на меня ничего не выражающими рыбьими глазами.

      – И что вам подсказывает ваша трезвость, господин президент?

      – Всеволод Лагунович, – сказал я проникновенно, – меня избрали всенародным голосованием. Это значит, что я – выразитель мыслей и чувств ста сорока миллионов россиян. Объясняю на пальцах, раз уж вы не желаете вылезать из танка: то, что говорю или чувствую я, то же самое говорят и чувствуют сто сорок миллионов. Потому мне не требуются дорогостоящие опросы общественного мнения, чтобы узнать, что и как думает Россия. Мне не требуются даже подсказки специалистов, как мне поступить, чтобы быть понятым народом! Как бы я ни поступил, так бы поступил усредненный россиянин. Потому я сейчас просто отмахиваюсь от ваших нелепых предостережений. И вся Россия в моем лице отмахивается.

      Он кивнул, сказал тем же неприятным базаровским голосом:

      – Вам бы еще напиться, господин президент, чтобы уж совсем в выразители облика России. А завтра на службу с побитой мордой, порванной рубахой и помадой на воротнике. Уверен, на очередных выборах победили бы с треском!

      – Увы, – сказал я, – я уже отпрезидентился. Хотя почему «увы»? Жизнь не заканчивается…

      Я прислушался, тяжелая дверь отсекает все звуки, однако Карашахин заметил:

      – Громов уже прибыл. Военный человек, а такая неточность, приходит всегда раньше. Зачем?

      Я отмахнулся:

      – Да просто раньше. Зачем всегда искать ответ на вопрос «зачем»? Зови, у меня к нему пара вопросов.

      Карашахин вышел, вернулся уже с двумя, следом за Громовым вошел Павлов, свежий, бодрый, хищный, мокрые от легкого дождика волосы стоят торчком, остроконечные уши блестят, как покрытые пленкой.

      Он крепко и энергично пожал руку, в глазах смех.

      – Чего такой печальный образ? Еще Россия не погибла!

      – Да вот Карашахин кобызами достал, – пожаловался я. – Везде у него кобызы… В Ставрополье обещают засуху, я уже знаю, что Громов отыщет в этом происки юсовцев, Новодворский – косорукость и пьянство русских, а Карашахин – кобызскость…

      – Кобызскость, – одобрил Павлов, – это хорошо. Или кобызность?.. Потом утрясется.

      – Считаете,