Майский сон о счастье. Эдуард Русаков

же внезапным, как и начало. А может быть, эта внезапность явилась такой лишь для Пети, для слепого влюбленного мужа, а прочие трезвые люди, вероятно, давно уж о чем-то догадывались.

      Прошло пять лет супружеской жизни, и Лена стала скучать. Особенно, как ни странно, скучала она дома, не на работе. Томилась, слонялась из угла в угол, вздыхала. Однажды, случайно зайдя на кухню, Петя (уже – Петр Степаныч) уловил тихий шепот, не предназначенный для его ушей: «Пусто, пусто… господи, почему так пусто?..»

      Пела теперь она редко, только когда мылась, запершись в ванной комнате и лениво любуясь на свое тело, матово мерцающее в запотевшем зеркале.

      С работы стала приходить поздно. Объясняла, что задерживается в клубе, в художественной самодеятельности. Петр Степаныч стал сомневаться. Стал потихоньку ревновать.

      Однажды он решил встретить Лену после работы. Зашел за ней в ее диспетчерский пункт, что возле речного вокзала.

      В тесной комнате было душно, толпились шоферы, кондукторы. Курили, сплетничали, травили анекдоты.

      – Добрый вечер, – сказал, входя, Петр Степаныч, и огляделся. – Извините, а где Лена?

      – Какая Лена? Ах, Ле-ена… – промямлил диспетчер и отчего-то смутился и опустил глаза. – Лена где-то здесь. А вы подождите… она сейчас.

      – Она вернулась с рейса? – спросил, чуя беду, Петр Степаныч.

      – Вернулась, вернулась.

      – Они же с Пашкой, в автобусе, – вмешался один из шоферов.

      – С каким Пашкой? – испугался Петр Степаныч.

      – Да не слушайте вы его, – сказал диспетчер. – При чем тут Пашка? Сейчас она придет.

      – Ладно, – кивнул Петр Степаныч. – А где этот автобус?

      – Я же сказал – подождите, она скоро придет! – рассердился диспетчер.

      – Автобус за углом, налево, – сказал шофер-информатор, добрая душа.

      – Ага. – Петр Степаныч снова кивнул и вышел. Следом за ним вышел и шофер.

      – Пошли, я покажу, – сказал шофер, не скрывающий радости от предвкушения скандала. Он подвел Петра Степаныча к стоявшему за углом автобусу.

      В автобусе было темно, двери закрыты.

      – Там же никого нет… – с острой надеждой и мольбой прошептал Петр Степаныч, косясь на ухмыляющегося шофера.

      – Как же, – хмыкнул тот. – Щас я тебе буду кино показывать…

      И он вытащил из кармана нейлоновой куртки серебристый китайский фонарик и включил – и направил луч света прямо в окно автобуса.

      Первое, что увидел Петр Степаныч – вскинутые белые ноги Лены, обхватившие спину нависшего над ней человека…

      – Выключай! – закричал Петр Степаныч и заплакал, и выбил из чужих рук фонарик, и побежал прочь.

      Не хочется даже и рассказывать, как и о чем они потом прощально беседовали. Не хочется вспоминать.

      Елена ушла. Не хотела уходить, плакала, в ноги падала, жалуясь на «помрачение», руки его целовала. А потом ушла.

      Несколько дней Петр Степаныч грустил и томился, привыкая к горькой мысли о крахе семейной жизни. Развода не требовал, а Елене при встрече сказал, что согласен