Еще не раз Вы вспомните меня…. Николай Гумилев

стройность и нега дана,

      И шкуру его украшает волшебный узор,

      С которым равняться осмелится только луна,

      Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.

      Вдали он подобен цветным парусам корабля,

      И бег его плавен, как радостный птичий полёт.

      Я знаю, что много чудесного видит земля,

      Когда на закате он прячется в мраморный грот.

      Я знаю весёлые сказки таинственных стран

      Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

      Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,

      Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

      И как я тебе расскажу про тропический сад,

      Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

      Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

      Изысканный бродит жираф.

<Сентябрь 1907>, Париж

      Носорог

      Видишь, мчатся обезьяны

      С диким криком на лианы,

      Что свисают низко, низко,

      Слышишь шорох многих ног?

      Это значит – близко, близко

      От твоей лесной поляны

      Разъярённый носорог.

      Видишь общее смятенье,

      Слышишь топот? Нет сомненья,

      Если даже буйвол сонный

      Отступает глубже в грязь.

      Но, в нездешнее влюблённый,

      Не ищи себе спасенья,

      Убегая и таясь.

      Подними высоко руки

      С песней счастья и разлуки,

      Взоры в розовых туманах

      Мысль далёко уведут,

      И из стран обетованных

      Нам незримые фелуки

      За тобою приплывут.

<Ноябрь 1907>, Париж

      Озеро Чад

      На таинственном озере Чад

      Посреди вековых баобабов

      Вырезные фелуки стремят

      На заре величавых арабов.

      По лесистым его берегам

      И в горах, у зелёных подножий,

      Поклоняются страшным богам

      Девы-жрицы с эбеновой кожей.

      Я была женой могучего вождя,

      Дочерью властительного Чада,

      Я одна во время зимнего дождя

      Совершала таинство обряда.

      Говорили – на сто миль вокруг

      Женщин не было меня светлее,

      Я браслетов не снимала с рук.

      И янтарь всегда висел на шее.

      Белый воин был так строен,

      Губы красны, взор спокоен,

      Он был истинным вождём;

      И открылась в сердце дверца,

      А когда нам шепчет сердце,

      Мы не боремся, не ждём.

      Он сказал мне, что едва ли

      И во Франции видали

      Обольстительней меня

      И как только день растает,

      Для двоих он оседлает

      Берберийского коня.

      Муж мой гнался с верным луком,

      Пробегал лесные чащи,

      Перепрыгивал овраги,

      Плыл по сумрачным озёрам

      И достался смертным мукам;

      Видел только день палящий

      Труп свирепого бродяги,

      Труп покрытого позором.

      А на быстром и сильном верблюде,

      Утопая в ласкающей груде

      Шкур звериных и шёлковых