Кто убил Влада Листьева?. Юрий Скуратов

это слово законное, литературное или, так сказать, новодел, рожденный улицей? – спросил Влад у Зюзбашева, усаживаясь поудобнее в кресле, – предстояло провести полтора просмотровых часа в небольшом, пахнущем старой известкой зальчике. В зале этом, как и во многих просмотровых комнатах в Останкино, была такая слабая вентиляция, что, кажется, ее не было вовсе.

      Зюзбашев уселся в кресло рядом с Владом.

      – Если бы это слово было рождено улицей! – Он усмехнулся. – Не-ет. Это лагерное слово, появилось еще в сталинскую пору, в лагерях, где-то в конце сороковых годов.

      – Странно. А звучит очень современно. Как будто бы только вчера его подобрал на улице какой-нибудь длинноволосый лох, сутками вшивающийся около «Макдональдса», и пустил в оборот.

      – Очень хочется выпить, – перевел разговор в другое русло Зюзбашев. – Ты не хочешь выпить?

      – Хочу.

      – Давай я принесу бутылку виски в зал.

      – Не надо.

      – Почему?

      – Я за рулем.

      – Тогда я выпью один.

      – Запрещаю, – сказал Влад.

      – Почему? – удивился Зюзбашев.

      – Кругом подчиненные. При подчиненных пить нельзя. Понял?

      Зюзбашев неверяще тряхнул головой:

      – Влад, ты ли это?

      – Я!

      – Еще вчера ты не был таким. Сегодня в тебе появилось что-то «совковое».

      – А не все в «совке» было так уж и плохо.

      – Глазам своим не верю, Влад. И это говоришь ты, признанный демократ?

      – Это говорю я, – сказал Влад и, повернувшись к видеоинженеру – полной женщине с лихими усиками, выросшими над верхней губой, махнул рукой: включай, мол, агрегат.

      В душном зальчике погас свет.

      На экране появилась отрезанная мужская голова. Остекленевшие, тускло сосредоточившиеся на чем-то неведомом темные глаза смотрели в упор на Влада: он невольно вздрогнул, вжался крестцом в сиденье кресла, пробормотал сипло, словно не верил тому, что видел:

      – Что это?

      В зале неслышно возник режиссер – гибкий человек со скользким взглядом, обладавший невесомой поступью разведчика либо траппера – опытного охотника, он всегда появлялся невидимо и неслышимо.

      – Голова неопознанного гражданина. Позавчера ночью милиционеры нашли прямо под стенами Кремля, в Александровском саду, в мешке.

      – А где… Где все остальное? Руки, ноги, торс?

      – Тело ищут. Пока не отыскали. Но каков взгляд у головы, а? Правда впечатляет? – Режиссер еще что-то продолжал говорить, но Влад уже не слышал его, уши словно бы забило пробками, был слышен только странный внутренний звон, то усиливающийся, то затихающий.

      Он закрыл глаза и махнул рукой.

      – С этим все понятно. Страшные кадры. Давайте дальше.

      – Дальше – обычная расчлененка. Если с отрубленной мужской головой – полная творческая ясность, то… – Режиссер так и произнес «полная творческая ясность». Влад, к которому эти слова все-таки пробились сквозь вату, не дал режиссеру договорить и недоуменно повернул к нему голову:

      – Не