Красный вестерн. Сергей Лаврентьев

никто не волочет на расправу. Все лишь смеются.

      «Как же так, – мягко журит Кочет, – партизан, агитатор и вдруг…»

      «Да, неудобно», – замечает, конечно же, еврей-интеллигент Ротман.

      «Неудобно? – гремит Руссов. – А я вам вот что скажу, товарищи: за веру – это бог с ней, за царя, конечно, хрен с ним, а отечество – оно всегда остается… не меняется наше отечество. И нет такой силы, чтобы его изменить. Вот».

      Итак, в середине картины главная мысль высказана более открыто. И, надо заметить, весьма изящно.

      «За веру – это бог с ней «можно воспринимать как очередную «шутку юмора», но ведь Бог действительно там, где вера. А Сталин действительно решил подключить религию к созданию своей красной империи. Время, когда священников закапывали живьем в землю, прошло. Время разрушения храмов – тоже. Настает эпоха, когда коммунизм и религия станут союзниками.

      И еще в самом начале фильма один из стариков— партизан произнесет: «Но ничего, авось бог милостив». «До свидания, товарищ Глущенко», – скажет ему Кочет. «До свидания, товарищ секретарь», – ответит пожилой гражданин Страны Советов.

      Где Бог? Где товарищи? Что творится?

      А еще будет упоминание о священнике, выхаживающем раненых партизан. И ловушку для врагов и предателя секретарь райкома устроит в церкви. А перед тем, как полковник Макенау в исполнении выдающегося артиста Михаила Астангова поймет, что это ловушка, он пообещает Кочету: «А тебя, собака, сукин ты сын, я распну на кресте».

      Всех, стало быть, повесят, а секретаря райкома ВКП(б) – распнут на кресте. Сильно!

      Когда в 1964 году Пьер Паоло Пазолини выпустит свое «Евангелие от Матфея», где Иисус Христос предстанет первым коммунистом, советское начальство станет его журить, объясняя неправомочность соединения христианства с марксизмом. Но никто не вспомнит, что за двадцать два года до итальянского гения мастер советской колхозной кинокомедии сделал то же самое. И ничего ему за это не было!

      Финальный эпизод «Секретаря райкома» разыгрывается на колокольне. Здесь обманутая красавица стреляет в предателя, за несколько секунд до того пытавшегося заглушить набатный звон колокола. Здесь Кочет произносит последнюю тираду, обращенную к старику-звонарю и всему советскому народу: «Громче бей, старик! Чтоб звон набата в душу русскую врывался, за сердце брал людей, вздымал их ярость и к мести звал…звони, старик!»

      Если бы по окончании работы над сценарием «Тринадцати», кто-нибудь сказал Иосифу Пруту, что через шесть лет он напишет такой текст…

      Впрочем, изумление по поводу идеологической метаморфозы может родиться в умах лишь так называемых «подготовленных» зрителей, знакомых с историей страны и историей кино. Обычным посетителям архивных киносеансов не должно быть из-за этого неуютно. Ведь обращение к Богу, к религии естественно для героев вестерна, находящихся в экстремальных ситуациях, где лишь на высшую силу порой и остается уповать.

      Нелишне заметить, что через два года после