Лермонтов за 30 минут. Отсутствует

он, весь дрожа.

      Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал…»

      – Нет! Урус яман, яман! – заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьем; он перескочил через ружье и кинулся бежать по дороге… Вдали вилась пыль – Азамат скакал на лихом Карагезе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребенок… Вот кругом него собрался народ из крепости – он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов – он их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?.. Только на другое утро пришел в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя. Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почел за нужное скрывать. При этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата.

      – Что ж отец?

      – Да в том-то и штука, что его Казбич не нашел: он куда-то уезжал дней на шесть, а то удалось ли бы Азамату увезти сестру?

      А когда отец возвратился, то ни дочери, ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул, что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..

      Признаюсь, и на мою долю порядочно досталось. Как я только проведал, что черкешенка у Григорья Александровича, то надел эполеты, шпагу и пошел к нему.

      Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку; дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я все это тотчас заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, – только он притворялся, будто не слышит.

      – Господин прапорщик! – сказал я как можно строже. – Разве вы не видите, что я к вам пришел?

      – Ах, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? – отвечал он, не приподнимаясь.

      – Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капитан.

      – Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота!

      – Я все знаю, – отвечал я, подошед к кровати.

      – Тем лучше: я не в духе рассказывать.

      – Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который я могу отвечать…

      – И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам.

      – Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу!

      – Митька, шпагу!..

      Митька принес шпагу. Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал:

      – Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо.

      – Что нехорошо?

      – Да то, что ты увез Бэлу… Уж эта мне бестия Азамат!.. Ну, признайся, – сказал я ему.

      – Да когда она мне нравится?..

      Ну, что прикажете отвечать на это?.. Я стал в тупик. Однако ж после некоторого молчания я ему сказал, что если отец станет ее требовать, то