Время после. Освенцим и ГУЛАГ: мыслить абсолютное зло. Валерий Подорога

et sa psyches. Paris: Flammarion. Р. 67–72.

      10

      Minkowski E. Le temps vecu. Paris: PUF, 1995. Р. 286–287.

      11

      Ср.: «Внезапно ландшафт поражает его (шизофреника) странной силой. Как если бы существовало второе, черное небо, без предела пронизывающее собой голубое вечернее небо. Это новое небо зияет пустотой, обреченной, невидимой, ужасающей». (Merleau-Ponty М. Phenomenologie de la perception. Paris, 1969. P. 175). Ср. также: «Иногда все так раздроблено, когда оно должно быть таким единым. Например, в саду щебечет птица. Я слышу птицу и знаю, что она щебечет; но эта птица и то, что она щебечет, – эти две вещи отдельны друг от друга. Между ними пропасть. И я боюсь, потому что не могу их снова соединить. Как будто у птицы и щебетания нет ничего общего… Птица и тот факт, что она щебечет, возможно, такое разделение между ними существует потому, что я стал соединять себя, или что-то, со временем. В действительности никакого времени нет… я не знал, что так происходит смерть. Душа уже больше не возвращается. Я хочу выйти в мир. Теперь я продолжаю жить в вечности; больше нет часов, дней или ночей. Снаружи всё по-прежнему продолжается, плоды на деревьях раскачиваются в разные стороны, другие люди ходят по комнате туда и сюда, но для меня время не течет… Какое до меня дело внешнему миру? Для меня всё одно и то же – деревья, образы и люди. Я только бьюсь о время. (Minkowski Е. Le temps vecu. P. 285–286).

      12

      Adorno Th.W. Ästhetische Theorie. F/M.: Suhrkamp, 1972. S. 489; а также: Адорно Т. В. Эстетическая теория. М.: Республика, 2001. С. 100–101 (пер. с нем. А. В. Дранова).

      13

      А что мы знаем о гибели миллионов советских военнопленных и других, жертв не только еврейской национальности? Поэтому «Освенцим» нужно видеть и в широкой исторической перспективе чудовищных преступлений против человечности, совершенных на протяжении всего XX века, ГУЛАГ вполне сопоставим по тяжести преступлений с Освенцимом. Какие позиции нужно занимать, когда мы говорим о подобных гуманитарных катастрофах: ближе или дальше, выше или ниже тех пунктов понимания, где мы, как наблюдатели и исследователи, остаемся с ними на одной линии? Сталинисты говорят, что жертвы были не напрасны, причем, сколько бы их ни было. Число жертв массовых чисток и лагерных узников не имеет значения для психологии выживших, которых, как и моего отца, сталинский террор обошел стороной. Сторонники государственного палачества не любят обсуждать «детали» сталинских преступлений, ведь именно детали, – как исполнялись технически приговоры тройки – делают преступление Преступлением. Палач-победитель не в силах поставить себя на место жертвы, хоть на мгновение. Как только это становится возможным, тут же появляется вполне естественный человеческий ужас перед тем, что произошло, а затем решительный отказ от какой-либо вины и ответственности. Всё это психологически понятно. Однако палач никогда не примеряет на себе ужас жертвы. Нельзя же предполагать, что сталинский режим произвел на свет особую породу людей, наподобие homo stalinicus. Думаю, что сталинисты всех мастей – явные (или неявные) сторонники продолжения гражданской войны любыми средствами. Возобновляемая фигура внешнего и внутреннего Врага как изначальное условие любого авторитарного режима, – вот с помощью чего стирается память у народной массы и подпитывается ложный «убивающий» патриотизм.

      14

      Barthes R. La chamber claire. Note sur la photographique. Paris, Cahiers du Cinema. Gallimard, Seuil, 1980. Р. 32.

      15

      Можно заметить, что Адорно пытается противопоставить свою интерпретацию