История мировой культуры. Михаил Гаспаров

любимые имена? – Constantia

      30. Что Вы презираете больше всего? – Ничего

      31. Какие исторические фигуры Вы презираете больше всего? – Никого

      32. Какие военные достижения Вы уважаете больше всего? – Того генерала, которому поставили памятник за то, что он не пролил ничьей крови

      33. Какие реформы Вы уважаете больше всего? – Нужные

      34. Каким естественным даром Вам хотелось бы обладать? – Добротой

      35. Как Вам хочется умереть? – Вовремя

      36. Ваше теперешнее расположение духа? – Усталость

      37. Ваш девиз? – На лицевой стороне: «Non ignara mali, miseris succurere disco» (Горе я знаю – оно помогать меня учит несчастным – из «Энеиды»);

      на оборотной: «Возьми все и отстань» (из Салтыкова-Щедрина).

      38. На что по-вашему больше всего похожа эта анкета? – На разговор Панурга с Фредоном.

      Из интервью:

      Какая, по-вашему связь между наукой и идеологией?

      Идеология как система навязываемых взглядов существует всегда, если не как догма, то как мода. Я могу выделить и то, что во мне от марксизма, и то, что от реакции на него. Моим стиховедению и общей поэтике одинаково неуютно и в советском, и в послесоветском идеологическом климате: там они слишком далеки от обязательной идейности, тут – от обязательной духовности. Сказать то, что ты хочешь сказать в науке, можно всегда: на то мы и учимся риторике. Смена режима сказалась в том, что раньше мне нужно было треть сил тратить на риторические способы приемлемым образом высказать то, что я думаю, а теперь этого не нужно; так что я полагаю, что теперь жизнь все-таки пока лучше. Во всяком случае для меня, старого и безопасного. Лучше ли для молодых, которые должны пользоваться понятиями Деррида и Флоренского, как мы должны были понятиями Маркса, – в этом я не так уверен.

      В чем вы больше западный, а в чем российский?

      Все хорошее в науке – общее для России и Запада. Все недостатки в ней – национальные: от русской, немецкой и прочей ограниченности. Если мне укажут мои недостатки (со стороны виднее), то, скорее всего, они окажутся российскими.

      Каково будущее России? С какими процессами вы его связываете?

      Все то же: Россия по-прежнему будет взбегать через ступеньку вслед Западу и когда-нибудь сравняется с ним. Так взбегая, трудно не падать; сейчас она упала и расшиблась о ступеньки, а встанет ли она с левой ноги или с правой, не так уж важно.

      Точно ли так уж безразлично, встанет Россия с правой ноги или с левой?

      Первый год, два, пять – не безразлично, а потом все равно придется продолжать начатое.

      Почему вы стали филологом?

      Боюсь, что единственный честный ответ: потому что филология ближе моему душевному складу, а как складывался этот склад – тема, слишком далеко выходящая за пределы анкеты. У меня в детстве было пристрастие к звучным непонятным словам: поэтому древняя история привлекала меня экзотическими именами, а стихосложение – словами «ямб» и «хорей». У меня было ощущение, что мороженое почему-то нравится мне меньше, чем сверстникам, а стихи Пушкина больше, чем сверстникам, но я не мог им объяснить почему: поэтому я стал интересоваться не только тем, какие мороженое и стихи приятные,