История мировой культуры. Михаил Гаспаров

Цицерона. Кое-что из этого вошло потом в опубликованные им работы. Но мне это лучше запомнилось в том виде, в каком проговаривалось в беседах или докладах задолго до публикаций.

      «Античная пластика? Пластика – совсем не универсальный ключ к пониманию античности, скорее уж ключ – это слово. Средневековье из античной культуры усваивало именно словесность. Это теперь античность – зримая и молчащая, потому что туристов стало больше, а знающих язык – меньше».

      «Романтизм насильственно отвеял из античности ее рационалистичность, и осталась только козьмопрутковская классика – “Древний пластический грек”, “Спор древних греческих философов об изящном”». (Теперь мне самому пришлось читать курс «Античность в русской поэзии конца XIX – начала ХХ вв. – и начинать его именно со “Спора философов об изящном”.)

      «Пушкин стоит на переломе отношения к античности как к образцу и как к истории, отсюда его мгновенная исключительность. Такова же и веймарская классика».

      «Мы уже научились легко говорить “средневековый гуманист”; гораздо труднее научиться говорить (и представлять себе): “ренессансный аскет”, как Томас Мор».

      «Риторика есть продолжение логики другими средствами». (Да, риторика – это не значит говорить не то, что думаешь; это значит: говорить то, что думаешь ты, но на языке тех, кто тебя слушает. Будем ли мы сразу подозревать в неискренности человека, который говорит по-английски? Некоторым хочется.)

      «Пока похвала человеку и поношение человека розданы двум собеседникам, это риторика; когда они совмещаются в речи Гамлета, они уже не риторика».

      «Верлену была нужна риторика со свернутой шеей, но все-таки риторика».

      «Время выражается словами чем дальше, тем косвеннее: чем лет двадцать назад возмущались словесно, сейчас возмущаются в лучшем случае пожатием плеч». – «А в прошлом?» – «Может быть, все Просвещение, erklaehrte Aufklaehrung, и было попыткой высказать все словами».

      «Новаторство – это традиция ломать традиции».

      «В “Хулио Хуренито” одно интеллигентное семейство в революцию оплакивает культурные ценности, в том числе такие, о которых раньше и не думали: барышня Леля – великодержавность, а гимназист Федя – промышленность и финансы. Вот так и Анна Ахматова после революции вдруг почувствовала себя хранительницей дворянской культуры и таких традиций, как светский этикет <…> А у Надежды Яковлевны точно таким же образом слагался ретроспективный миф о гимназическом образовании, при котором Мандельштам даже с фрагментами Сапфо знакомился не по переводам Вяч. Иванова, а прямо на школьной скамье».

      «Мне бы хотелось написать рефутацию историософии Пастернака в “Охранной грамоте”: венецианская купеческая республика осуждается человеком 1912 г., окруженным Европой 1012 г., то есть той самой разросшейся купеческой республикой, с выводом: к счастью, искусство к этому не имело никакого отношения».

      «Как Пастернак был несправедлив к Венеции и буржуазии, так В. Розанов – к журналистике: не тем, что