Расследование отца Брауна (сборник). Гилберт Честертон

у нас вполне чистый разрез. Такое можно было бы осуществить боевой секирой, или старинным топором палача, или не менее старинным двуручным мечом.

      – Господи боже! – истерически вскрикнула герцогиня. – Здесь нет ни секир, ни двуручных мечей!

      – А скажите, – промолвил Валантэн, продолжая быстро писать, – можно было это сделать французской кавалерийской саблей?

      Тут в дверь постучали, и почему-то от этого негромкого звука у всех кровь застыла в жилах, как от стука в «Макбете».

      Среди общего оцепенелого молчания доктор Симон с трудом выговорил:

      – Саблей… Да, пожалуй, можно.

      – Спасибо, – поблагодарил Валантэн. – Иван, входите!

      Надежный Иван ввел в комнату майора О’Брайена, который в конце концов снова отыскался в саду.

      Ирландец, весь взъерошенный, замер на пороге и с вызовом крикнул:

      – Что вам от меня надо?

      – Пожалуйста, садитесь, – учтиво и ровно ответил Валантэн. – Однако вы без сабли… Где она?

      – В библиотеке на столе оставил, – буркнул О’Брайен. В минуты волнения его ирландский акцент заметно усиливался. – Она мне мешала, цеплялась за все…

      – Иван, – приказал сыщик, – будьте так добры, принесите из библиотеки саблю майора.

      Слуга исчез, а Валантэн вновь обратился к Нику О`Брайену:

      – Лорд Галлоуэй говорит, вы ушли из сада как раз перед тем, как он обнаружил труп. Что вы там делали?

      Майор с бесшабашным видом бросился в кресло и воскликнул на чистом ирландском:

      – Да так, луной любовался! Единение с природой, дружище.

      Последовало тягостное молчание. Оно все длилось и длилось, и наконец вновь раздался ужасный в своей банальности стук. Иван предъявил собравшимся пустые стальные ножны и пояснил:

      – Больше ничего не нашлось.

      – Положите на стол, – велел Валантэн, не отрываясь от своей писанины.

      В комнате наступила тягостная тишина – такая бывает в суде, когда объявляют смертный приговор. Беспомощные восклицания герцогини давно уже отзвучали. Непомерная ненависть лорда Галлоуэя была утолена, и вместо нее пришло даже нечто вроде отрезвления.

      Тут неожиданно заговорила леди Маргарет – звонким, чуть дрожащим голосом, каким говорит отважная женщина, если вынуждена высказываться на публике:

      – Я скажу! Мистер О’Брайен не может вам ответить, что он делал в саду, поэтому отвечу я! Он просил меня выйти за него замуж. Я отказала. Я объяснила, что в силу обстоятельств могу подарить ему только свое уважение. Он немножко рассердился. Кажется, мое уважение ему не требовалось. Любопытно, – прибавила она с бледной улыбкой, – как он теперь к нему отнесется? Потому что я снова предлагаю ему свое уважение. Я готова где угодно поклясться, что он ни за что не сделал бы такого!

      Лорд Галлоуэй бочком придвинулся к дочери и стал увещевать ее, воображая, будто понизил голос.

      – Мэгги, придержи язык! – промолвил он громовым шепотом. – Зачем ты защищаешь этого типа? Где его сабля? Где, черт побери, его кавалерийская…

      Лорд