Юби: роман. Наум Ним

уголовники или не были, но вернее всего директор Дома малютки, куда Махан попал в неразумном возрасте, был физиогномист от бога и весьма удачно припечатал младенца фамилией Маханов. Кстати, вполне может быть, что он же парой лет раньше нарек Угуча Угучевым…

      Сам Махан настаивал, что все дело в уголовниках. Разумеется, и уголовники появились не сами по себе, а по заданию разведцентра, который таким образом прятал Махана от американских шпионов, чтобы они не могли его похитить и потом этим шантажировать отца. А потому всем им – детям разведчиков надо быть начеку, никому ни гу-гу и во всем слушаться Махана.

      Все клялись самым страшным, жрали землю и выцарапывали из ладошек кровь, которую надо было слизнуть в закрепление клятвы…

* * *

      Еще одна мечта о послешкольной жизни появилась на год раньше, чем мечта, принесенная Маханом. Тогда Угуч начинал учебный год в пятом классе (а по возрасту мог быть в седьмом), и в школу пришел новый учитель Лев Ильич, – он и стал классным начальником у пятиклашек – одноклассников Угуча. Заодно он вел уроки математики и всякие другие занятия, когда приходилось заменять заболевших или где-то пропадавших учителей и воспитателей.

      Знаменит Лев Ильич стал даже раньше своего появления в школе, потому что оказался он здесь по рекомендации прежнего учителя, а того прежнего посадили в тюрьму за продажу родины.

      – Один жид пристроил на свое место другого жида, значит, место хлебное… – рассуждал в кочегарке завхоз Степаныч, разливая чернила в два стакана – себе и Григорию Недобитку, главному своему работнику хоть по котельной, хоть по гаражу.

      – И чем же оно хлебное? – поинтересовался Недобиток, принюхиваясь к подозрительному пойлу.

      – А вот веришь – не знаю. Но хлебное… – Степаныч собрался с духом и опрокинул стакан… Отдышался. – Жид на другое не пойдет… – Он некоторое время молча пережевывал соленый огурец. – А ничего себе винишко. Думал, совсем отрава, а оно и ничего…

* * *

      Лев Ильич был молодым, веселым, заводным и смешным. Он не выговаривал чуть ли не половины букв в словах и когда при первом появлении в классе объяснял, как к нему обращаться, все покатились со смеху – получилось Йеф-Иич. Так его и прозвали, сократив со временем отчество до короткого Ич, а иногда безо всякого отчества – просто Йеф.

      Но – удивительное дело, – когда Йеф начинал говорить, когда заводился и увлекался, – слушатели переставали замечать, что он чего-то там не выговаривает и где-то там картавит. А может, он даже и переставал картавить, и все звуки стройно становились на положенные им места.

      Кстати, теть-Оль сразу прилепила к нему прозвище Недотепок, но не какой-то там неумеха-недотепок, а как-то даже жалостно – недотееепок. В общем, звучало не обидно, по крайней мере от самой теть-Оли.

      Главное, что Недотепок был не один. К нему должна была приехать из самой Москвы семья, и целую осень Йеф-Ич перестраивал старую и с виду негодную школьную квартиру на втором этаже древнего кирпичного дома, первый этаж