Варварин день (сборник). Ирина Александровна Велембовская

меня в свою семью? – спросил Рэм.

      – Только бы не хватало!..

      – Тогда ее отпустите. Я пока у родных живу, но буду просить комнату.

      Романок поднялся и стал против «жениха».

      – Кто тебе комнату даст? – произнес он с печальной усмешкой. – У тебя штанов нет, а ты – комнату!.. Разве комнаты таким дают?

      – А каким же?

      – Самостоятельным, вот каким.

      Романок как предчувствовал, что выйдет такой разговор: надел костюм с полоской и часы на руку.

      – У тебя совесть есть? – проникновенно спросил он у опешившего на минуту Рэма. – Девчонка – сирота. Мы только жить начинаем, а ты хотишь ее за собой по миру повести.

      Повисла плохая тишина. Родительская забота, прозвучавшая в словах Романка, на какой-то миг обескуражила Маришу. Зато к Рэму вернулся дар речи, и косоватые глаза его вспыхнули темным блеском.

      – А я не верю, что ты в Советской армии служил, – сказал он Романку.

      – Это почему же?

      – Больше похоже, что ты бывший деникинец, кулак. Ты можешь живого человека съесть.

      Романок открыл рот, чтобы ругаться, но не сразу нашелся.

      – Если хочешь за свою сестру калым получить, тебе надо в Алма-Ату ехать, в Сталинабад! – бросил Рэм и повернулся к Марише. – Испугалась? Я думал, что ты взрослый человек, а ты мелочь, девчонка!..

      Хлопнула дверь. Рэм ушел. После его ухода все некоторое время молчали.

      – Хам какой! – первой отреагировала Сильва. – Еще и дверью хлопает.

      – Хам не хам, а штукарь хороший, – хмуро и озадаченно покосившись на Маришу, сказал Романок. – Неглупо он тут придумал: возьми его в семью…

      Мариша молчала. Слезы ее из глаз катились крупные, как дождь в грозу.

      – Знаете, что такое Рэм? – вдруг влезла Лидка. – Революция, электрификация, мир. Я в календаре видела.

      – Небось хулды-мулды, а Рэма сам себе придумал, – усмехнулся Романок. – Электрификация!.. – Он поглядел на Маришу и понял, что уж хватит: как бы девка не зарыдала в голос.

      На ночь Романок сам пошел проверить, заперта ли из сеней дверь на улицу, словно опасался, что сестра убежит.

      – Русского, что ли, не найдется? – примирительно сказал он. – А эти, как цыгане, мотаются с места на место. Случись чего, и алиментов не получишь.

      Сильва тоже попыталась утешить Маришу – парой шелковых чулок.

      – У них только одну петлю поднять надо, – сказала она. – И прекрасно носить можно.

      – Спасибо!.. – бросила Мариша. – Не надо мне вашего. Спрячьте.

      Утром ветер сменился, сильно потеплело, черным жиром растопилась под солнцем земля, как будто кто-то полил распаханные борозды густым конопляным маслом. У Мариши вязли ноги, влажно горели похудевшие щеки. Она плохо понимала, куда ее посылают, что велят делать, что поднимать, что нести. Она ждала вечера, чтобы побежать к Рэму.

      До поселка, где жили рабочие МТС, было побольше трех верст. По самой жуткой весенней грязи, когда ни конному, ни пешему, Мариша пробежала эти три версты за неполные полчаса. В большом кирпичном строении, вокруг которого был все