Только не о кино. Юрий Назаров

Все и вся. Кроме себя. Ну чисто «по-сталински»: не разобравшись и безжалостно. Теперь добрались до Маркса с Лениным… Покойный Толя Солоницын, помнится, слышать не мог имени Станиславского… Даром, что на Станиславского весь просвещенный Запад молится. И не только актерский. Да и к Марксу с Лениным там не столь категоричны. Не Станиславский виноват, а свора неуемных и неумных его «ревнителей», «проводителей в жизнь» его гениальной системы. Господи, господи!.. Какие ж мы замечательные учителя! Учители!.. Не помните чеховский еще рассказ, как учитель гимназии, у которого мыши погрызли какой-то фолиант, учил котенка их ловить? Выучил!.. Кот, ставши взрослым, завидя мышь, взлетал на дерево, забор ли проворней, чем от собаки! Рассказ, кажется, называется традиционным русским названием «Кто виноват?»…

      К истории нашей не столь безжалостны и категоричны были и М.А. Булгаков (и «Белая гвардия», и «Дни Турбиных», и «Бег»), даже Б.В. Савинков! А уж у них-то, казалось бы, куда больше должно было быть поводов ненавидеть большевиков!.. А вот, поди ж ты, признавали! А вот наследники…

      А как они все любили ее, Россию! И Пушкин, и Булгаков, и Савинков… И даже Чаадаев!

      А Блок? А?.. Да кого ни возьми!.. А в общем-то, кто любил, тот в памяти ее и остался, те и дороги, и необходимы нам. А без любви?.. Я этого не понимаю, это не по моим слабым мозгам…

      А Максимилиан Волошин?

      Может быть, такой же жребий выну,

      Горькая детоубийца— Русь!..

      И на дне твоих подвалов сгину

      Иль в кровавой луже поскользнусь,

      Но твоей Голгофы не покину,

      От твоих могил не отрекусь.

      Доконает голод или злоба,

      Но судьбы не изберу иной:

      Умирать, так умирать с тобой

      И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

Коктебель, 12 января 1922 г.

      И это – «смятение русского интеллигента», «стремление остаться над схваткой», как до сих пор объясняет наша мудрая и принципиальная критика?..

      Волошин не отрекался, мы – отрекаемся. Савинков признал, мы – не признаем. Булгаков, не скрывая своего невосторженного отношения к революции, тем не менее, не стеснялся самому «Хозяину» заявлять: «Долго думал и все же пришел к решению, что русскому писателю негоже жить вне России». Но нам все эти мучительные, трагические поиски, все эти мужественные решения, – нам все это не указ. Мы – поумнели! Враз! Как не раз уже «умнели» в нашей истории…

      Сегодня все мы дружно и бескомпромиссно осудили все вчерашнее. И себя вчерашних, в том числе. Правда, не особенно делая на этом упор, на себе-то. На то, что брежневский застой вершился при нашем непосредственном участии: «с чувством глубокого удовлетворения», при всенародной поддержке и просто нашими руками! Так же, как в свое время и хрущевского времени идиотизм, а до того – и сталинские репрессии. Все делалось с нашего согласия. Или – с безмолвного попущения, а чаще дак и со всенародного одобрения – я помню, как на одном собрании в одном учреждении рабочие и