Илья Муромец. Святой богатырь. Борис Алмазов

монахи продолжали, последовав за Иваном на полянку, где уселись на бревне поваленном.

      – А вот скажи ты мне, – начал издалека один из монахов, – почему никто супротив хазар стоять не может?

      – Что ты меня, как вот внучонка моего, распытываешь? Это он глупой еще, а я то разумею, что всех хазары бьют потому, что держава у них, а крутом только племена да орды… – засмеялся Иван, поднимая на руки внука – сына Ильи, которого по-домашнему звали Подсокольничек, чтобы нечистая сила имени его Божия не услышала да каверзы какой не совершила… – Супротив Хазарин может только держава устоять. Вот, скажем, Царьград – царство греческой веры православной…

      – Ну а Святослав-то хазар разбил!

      – И у Святослава держава была и войско, да только он много как Царьграда слабее…

      – А через чего?

      – Так он же язычник! – удивился непонятливости монаха Иван. – А язычник ежели и победит, то ненадолго. И ежели сгонит народы в державу, то они меж собою враждовать будут и развалятся…

      – Однако ж, – подначивали монахи, – Хазарский каганат стоит, не шелохнется.

      Подсокольничек тискался к деду, цеплялся ручонками за бороду, смотрел черными глазами на монахов недоверчиво.

      – Спи, дитятко мой! – качал его на руках дед. – Спи. Вон уж месяц поднялся… А Хазария нынче не та, что прежде! – сказал он монахам. – Она, помяни мое слово, падет скоро и сгинет, как обры сгинули, и следа от зла ее не останется.

      – Само ничего не происходит, – сказал монах.

      – Все по воле Божией, – встрял в разговор Илья.

      – Бог-то Бог, да и сам не будь плох, – сказал другой монах. – Воля Божия через людей творится.

      – Это верно, – согласился Иван, передавая уснувшего внука на руки матери.

      Женщины понесли ребенка в землянку, где на нарах уже спала, разметавшись во сне, старшая дочка Ильи. Дверь в землянку притворили. Мужчины остались одни.

      – Ну что, Божьи люди, – сказал Иван-старый. – Спасибо вам, что сына моего с одра болезни подняли.

      – Так Христос расположил. Все по воле Божией, – прошелестели монахи.

      Иван откашлялся и, переходя к самому трудному разговору, спросил напрямки:

      – Сказывайте, люди добрые, с чем пришли? Какое у вас к нам дело? Ведь, я чаю, неспроста вы из пещер киевских полгода сюды пробирались?

      – Это разговор долгий, – не сразу ответили монахи.

      Ночная птица пронеслась над их головами, враждебный темный лес, казалось, приблизился к людям. Этот мир был им хотя и страшен, но привычен; тот, из которого пришли странники, был Илье неведом, а отцу его памятен и, кроме неприязни и тоски, никаких чувств не вызывал. Иван смутно помнил широкие выжженные степи и стоящие за огромными пустыми пространствами их, будто застывшие облака, горы. Остро он помнил только боль. Даже отца не помнил, словно видел его во сне, а вот боль – неожиданную, жгучую – помнил. Помнил, что, когда пришла весть о казнях христиан в Хазарин, отец его – дед Ильи, внешне очень схожий с нынешним Ильей, – сказал: