Крымская война. Соотечественники. Борис Батыршин

извлек из него стеклянную, в суконном чехле, флягу. Зубами выдернул пробку и, привстав, протянул Адашеву. – Глотните, граф, сразу полегчает…

      Штакельберг принял фляжку и чуть ли не насильно всучил Адашеву. Тот некоторое время сидел, безучастно сжимая флягу по-детски, обеими ладонями, потом сделал большой глоток – и зашелся в кашле.

      Штакельберг похлопал юнкера по спине, тот помотал головой и просипел что-то матерное.

      – Вот так! – довольно сказал Шестобросов. – Теперь еще глоточек – и совсем отпустит.

      Штакельберг осторожно понюхал фляжку.

      – Вы звери, господа! – выдавил наконец Адашев. Лицо у него раскраснелось, глаза блестели вполне осмысленно. – Я-то думал – коньяк или на крайний случай самогонка, а тут…

      – Обижаете, граф! Чистейший ректификат, девяносто шесть оборотов!

      Сверху затарахтело, над дорогой прошли два этажерчатых аэроплана.

      – Это, что ли, ваши дрыны? – лениво осведомился Шестобросов. – А с виду – самые вульгарные «Ньюпоры», у меня брат на таком летал на австрийском фронте.

      – Да нет, я же говорю, тот маленький совсем, а эти…

      На обочине, шагах в двадцати от «Фиата», вырос дымный султан, по ушам стегнуло рассыпчатым грохотом.

      – Возду-у-ух!

      Глава девятая

      I

База авиаотряда Южфронта

      «Фарман» зарулил на стоянку. Мотор чихнул несколько раз и замолк.

      – Все, съемщики, вылазьте. И не забудьте богу свечку поставить – считай, заново родились!

      – Темный ты человек, хоть и авиатор! – буркнул Карякин, перебрасывая ногу через край кабины. – Сколько годков по небу летаешь – вот скажи, видел там хоть завалящего ангела?

      – Дурак ты, прости господи! – отмахнулся пилот. – Сам едва в ангела не обратился, а зубоскалит! Что ты за человек такой неосновательный?

      – Это ты к товарищу моему обращайся, он тебе про ангелов все основательно обскажет! Некрасов, ты ж из жеребячьего сословия?

      – Дядька меня воспитывал, священник, – отозвался из кабины второй, тощий, высокий, с узким интеллигентным лицом. – И вообще, хватит болтать, держи камеру…

      – Поп воспитывал? – удивился Карякин, принимая замотанный чистой тряпицей ящик. Из-под тряпицы высовывалась гнутая латунная ручка. – Зачем же ты, едрена шишка, в Красной армии очутился? Мобилизован, что ли?

      – Доброволец.

      – Бывают такие чудеса – попович за красных, а мужик за Врангеля!

      – Хватит пустозвонить, товарищ! – не выдержал пилот. – Ступай лучше в штаб со своей съемкой. Нам перед вылетом что сказали? Товарищ Фрунзе лично распорядился разведку к нему без промедления!

      – И верно, заболтались мы! – засуетился Карякин. – Вот и я говорю, Некрасов, раз с верной линии сойдешь, замешкаешься скажем, революционное рвение не проявишь – и все, ты есть враг и место твое у стенки!

      Некрасов не слушал напарника. Он спрыгнул на землю, потянулся, провел ладонью по борту кабины, похожей на кургузую лодку. В фанере ершились