Длинный свиток воспоминаний. Наталья Драгунская

зывая манговый соус «чатни», такой острый, что от него горели корни волос на голове, на кусок ветчины.

      – Наслаждались жизнью в Сэнт-Эмилионе. Это такой маленький городочек на юге Франции, столица виноделия, мы там все объездили, правда, один день потеряли зря: поехали в Андорру, а там, кроме уродливых блочных зданий, внедренных испанским риэлстейтом, ничего и нет, – ответил Майкл, отпивая из стакана красное вино. – Черт меня попутал, хотелось посмотреть на красоты, все-таки Пиренеи, баски…

      Они сидели у Джима в доме, в часе езды от Лондона (это была вторая часть их запланированного путешествия), и ели ланч.

      – А ты-то бывал когда-нибудь в Андорре? – продолжал Майкл, обращаясь к Джиму.

      Тот не спеша откусил от сэндвича, с удовольствием проглотил, они ждали, и только тогда ответил:

      – Бывал ли я в Андорре? Много раз, у меня там был дом, – он как-то криво усмехнулся, – кстати, Андорра разрушила мой брак.

      – Ну, наверное, не только Андорра виновата, – подала голос жена Майкла, – были и другие причины.

      – Конечно, были, но именно Андорра стала конечной точкой. Тогда, двадцать лет назад, мы, как всегда, приехали туда встретить рождество и Новый год и заодно покататься на лыжах. Ширли, ты ведь ее не знала, да? – обратился он к жене Майкла, – была не в лучшем своем настроении…

      – А что, она бывала иногда в хорошем настроении? – спросил Майкл, который знал Джима так долго, что мог позволить себе задать подобный вопрос.

      – Ну не то что бы в хорошем, но в терпимом, но в то наше последнее рождество все превратилось в кошмар

      – За те годы, что я вас знал, у меня создалось впечатление, что ваша жизнь всегда была кошмаром, – опять встрял Майкл. – Я помню, как на вечеринке у вас дома, где был твой начальник и все наши коллеги, она напилась и начала вслух обливать тебя грязью, дескать, и тряпка ты, и неамбициозный, мы все не знали куда деваться, я тогда еще подумал, интересно, сколько ты еще будешь терпеть и…

      – Трудно принять решение, когда у тебя трое детей, – не дал ему развить эту тему Джим, – и ты прожил с матерью этих детей почти пятнадцать лет. В тот наш приезд началось с того, что она не захотела поехать со мной встречать рождество с нашими друзьями, которые жили в часе езды от нас, хотя мы договорились заранее, и тогда я сказал, что поеду один и возьму с собой детей. Мальчишек она давать мне не хотела, в конце концов, двух старших я отвоевал, а младшего не смог, она оставила его себе, он, бедный, плакал целый день, так ему хотелось с нами поехать. Честно говоря, я очень расстроился из-за всего этого, но что было делать: не с горы же кидаться?

      Жена Майкла посмотрела на него: у него и сейчас был очень расстроенный вид (это через двадцать-то лет!), он даже про сэндвич забыл. И зачем только они набрели на разговор об этой проклятой Андорре!

      – Ну вот, – продолжал Джим, – я поехал, а она осталась. Конечно, рождество мне уже было не в рождество, но детям я этого не показывал, старался их развлекать, как мог: днём катались на лыжах, а вечером ужинали с моими друзьями, у них тоже было двое детей, мальчик и девочка, такого же возраста, как и мои, двенадцать и четырнадцать, они хорошо ладили друг с другом.

      Он вспомнил про свой сэндвич и откусил, но как-то безразлично.

      – Ты какое будешь, белое или красное, – воспользовавшись паузой, спросил его Майкл, указывая на бутылки с вином.

      – Пожалуй, белое, сегодня жарко.

      – А мне красного, – жена Майкла подняла свой бокал, – я ему верна.

      Вино приятно забулькало. Она положила в рот кусок рокфора, отломила горбушку от багета и запила французским вином. Господи, как вкусно!

      – Все-таки французы великая нация, – начала она, пытаясь переменить тему (ей было жалко Джима, уж очень он переживал!), – даже если бы они и не создали ничего в искусстве и вообще ничего бы не создали, а только хлеб, сыр и вино, – они все равно были бы великой нацией

      – Так что там было с Андоррой? – не поддержал жену нечуткий Майкл. – Насколько я помню, это был не конец.

      – Не конец, – согласился Джим, – но начало конца. Мы вернулись через три дня, нас встретил просто-таки арктический холод, под которым бурлил кипяток раздражения. Меня изгнали из спальни, мне было постелено на диване в гостиной, я не возражал, страсти между нами давно уже не было, просто привычка спать в одной постели.

      Жена Майкла на секунду почувствовала болевой укол: у них даже этой привычки не образовалось, а ей так этого когда-то хотелось! А Джим продолжал, воспоминания его захватили:

      – Мы привезли подарки от наших друзей, которые они приготовили нам на рождество, всякие милые мелочи. Ей они подарили косметичку с какими-то кремами, я тоже со своей стороны купил ей свитер, красный с белыми кисточками – до сих пор помню эти кисточки, – но прощения не вымолил: взгляды, которые она на меня бросала, были как ожог.

      Жене Майкла вдруг захотелось, чтобы Джим замолчал, замолчал совсем, перестал вспоминать подробности, хорошо знакомые ей по ее собственной жизни, когда она в момент могла покрыться аллергической сыпью только от мужниного