Константин Леонтьев. Ольга Волкогонова

ты там не толкуй, молодой писатель, а твой Тургенев мелкопоместен. Вот, например, его «Бежин луг»… К чему там столько описаний облаков? Не иначе, хочет побольше гонорару взять.

      – Что ты говоришь! Он получает по 50 рублей за лист, за все это описание, может, рублей пять всего и выйдет! А у него больше тысячи душ крестьян, нужны ему твои пять рублей! – горячился оскорбленный таким отзывом о своем кумире Леонтьев.

      – Да и вообще, прочел вот я недавно графа Соллогуба «Аптекаршу» и «Наташу». Вот это чувство, и искренность, и простота, и художественность настоящая! А у Тургенева все какие-то штучки вроде комизма и юмора, как будто что-то гоголевское. Ну да куда ему! Далеко кулику до Петрова дня! – продолжал Георгиевский, явно желая сделать Леонтьеву больно. – Я думаю, что он никогда не будет в силах написать длинную и серьезную вещь[49]. Вот Писемский – хоть тебе и не нравится его «Тюфяк» – а все скорее Тургенева создаст объективное и сложное произведение!

      Леонтьев, не желая начинать перепалки, ответил только, что не согласен с мнением Георгиевского и не все даже из сказанного им понимает. Тогда Алексей, прицепившись к «непониманию», тут же продекламировал с выражением эпиграмму собственного сочинения на их общего знакомого, писавшего лирические стихи:

      Ты многого не понимаешь,

      И многого, быть может, не поймешь!

      Ты только то порядочно поешь,

      Что сам в себе лишь замечаешь!

      И хотя, заметив неудовольствие в лице Леонтьева, он тут же исправился, что последние строчки к Константину неприложимы, и даже моментально изменил их – «ты многое со временем поймешь,//Чего теперь не замечаешь» – эпиграмма по смыслу идеально подходила к Леонтьеву. Иваск, один из биографов Константина Николаевича, немало страниц посвятил его «нарциссизму». Для этого существовали, конечно, основания: Леонтьев был центром своей вселенной и даже не пытался этого скрывать.

      Константин после обидных слов друга о Тургеневе и о себе вскипел, но сдержался: он не хотел говорить с Георгиевским об их отношениях при третьем человеке. Потому он вызвался проводить Георгиевского до ворот. В темном дворе, залитом лунным светом, Леонтьев, протянув Алексею руку на прощание, сказал:

      – Я прошу тебя никогда больше ко мне не ходить и, встречаясь, не заговаривать даже со мной, а оставить меня в покое.

      Георгиевский молча пожал руку Константину и ушел. Так закончились отношения с этим человеком, оказавшим очень большое влияние на Леонтьева. Правда, позднее Константин Николаевич назвал эту дружбу «сердечным и умственным рабством»[50], никогда более не повторившимся в его жизни.

      Разумеется, молодые люди встречались в университете. Поначалу Леонтьева раздражал даже звук голоса бывшего друга, его манера покашливать время от времени. Если в лекционной аудитории раздавалось такое покашливание, Леонтьев вскипал и «исполнялся злобою»

49

Романы Тургенева («Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», др.) начали публиковаться позднее – после 1855 г.

50

Леонтьев К. Н. Тургенев в Москве. С. 725.