Страх (сборник). Валерий Белкин

ив уютная остановка автобуса, тоже застекленная от различных напастей.

      Подошел автобус, ночью интервалы жесткие: 30–40 минут, а то и час. Двое мужчин, позевывая, скрылись за дверьми станции, один прямиком направился ко мне. Не по-немецки кряжистый, в летах уже перезрелых, со взглядом штурмана дальнего плавания.

      Ставит два черных дряхлых портфеля, перевязанных бечевками, садится. И на моих глазах один начинает неожиданно разваливаться, вскакиваю, хватаю, пытаюсь крепко перетянуть.

      – Не трогай, – услышал сердитый голос. – Не твое, сядь!

      Я застыл.

      – Открой другой!

      Развязываю с трудом бечевку.

      – Подавай, – подаю, он достает пакет, обмотанный тонкими резинками. – Закрой и поставь.

      Послушно выполнив указания, присаживаюсь.

      – Куришь?

      – Да нет, давно уже не курю, пять лет.

      – А что так?

      – Видишь ли, утром однажды проснулся, а сердце словно мешок с кровью, шевелиться не желает – и все, перестал курить.

      – Ты не прав, я покажу тебе, почему ты не немец.

      Вообще-то, я и не притворялся.

      – Ты с России.

      И чего только я здесь не натерпелся, называли и французом, и итальянцем, а он угадал.

      – Да, ты русский, улыбаешься наивно (хорошо хоть не сказал, как дурачок из сказки), доверчиво да еще и виновато. Я не просил тебя помогать, а ты полез со своей услугой, потому вы так и живете там.

      – Как мы живем?

      – Говенно. С Волги?

      Ясное дело, если русский, значит, с Волги.

      – Угу, она красивая и большая.

      – Родители с тобой?

      – Умерли.

      – Известное дело, сколько вас в Сибири полегло, гнали толпами, как ты еще вывернулся.

      Мои родители скончались, подкошенные болезнями и возрастом, но подрывать его веру в жестокость российского климата было неделикатно, я согласно кивнул.

      – Тридцать пять миллионов загубили в вашей стране, но это официально, я не верю, я думаю, больше. Не забывай, после войны сколько победителей он поставил к стенке, а стройки, а тюрьмы, ваши цари жестокие, а вы несчастные.

      – А Гитлер?

      – Нашел, кого вспомнить, мой отец служил у него, выбрался живым, в ГДР не трогали, спокойно дожил до смерти и мне что-то оставил. Так ты, сынок, не куришь.

      В моем возрасте неплохо стать чьим-то сынком, тем более, у нового папочки богатое наследство. Вероятно, эти два бывших в нещадном употреблении портфеля. Он таинственно улыбнулся, призвал к вниманию, подняв указательный палец, и действо началось.

      Развернув на коленях большой матерчатый носовой платок, выложил из пакета табак и сигареты, затем помахал передо мной тяжелой связкой ключей, а руки-то тряслись.

      – Вот это видишь, самый мой любимый, – из связки высвободил тщедушную закорючку, которой только комары смогли бы открывать двери своих окровавленных квартир.

      – Не смотри, что он такой, он решает все!

      Достал трубку, осторожно отвернул мундштук и торжественно застыл. В этот момент из стеклянных дверей метро вышли люди и заходили перед нами в ожидании автобуса.

      – Ты погляди, сынок, ты погляди!

      У дверей в тихом разговоре стояли трое женщин и мужчина, все средних лет.

      – Ты заметил? Ты заметил или нет? Hallo, hallo!

      Группка не реагировала.

      Мой папа решительно отложил платок со всеми сокровищами, с трудом поднялся и двинулся nach Osten. Около пяти минут я следил за беседой со взмахиванием рук, со смехом и с похлопыванием друг друга по плечам, по спинам, до груди не дошло. Вернулся искренне огорченный.

      – Это же несправедливо, он один, а их трое, ему не справиться, я посоветовал поделиться со мной, ну хотя бы одну отдать.

      – Может, он всю жизнь тренировался и готовился к этому дню, а ты…

      – Не сомневаюсь. Как ты думаешь, что с ним будет утром?

      – Наверно, не совсем хорошо.

      – Вот и говорю – не женись!

      – Я уже женат.

      – Что вы за народ, русские, ты же не дослушал, а спешишь куда-то. Слушай меня! Не женись на учительнице, всю ночь до утра: «Повторить, неправильно», не женись на враче, услышишь после себя: «Следующий», не женись на официантке, ей подавай чаевые, – довольный, рассмеялся.

      – Женщина открывает нам ворота рая, – с мудростью, не присущей мне, возразил я.

      – Не греши! Не греши, сынок, – он назидательно поднял мундштук, – из-за женщины нас выгнали из рая, да. На ее вратах написано сладкое слово «Рай», но за забором… – он удрученно покачал головой. – Когда моя забабаежила (в немецком языке нет такого слова, но этот процесс и образ знакомы многим мужчинам), я обратился к Нему. Господи, недолго мне осталось ходить под твоим оком, освободи меня – и исчез, она меня не нашла.

      Он расхохотался, я сконфуженно замолчал, все