Тенеграф. Кшиштоф Пискорский

на место посредине склада. Потом отодвинулся под стену, чтобы его тень не заслоняла пол.

      Мужчина, с которым он пришел, смотрел в темноту склада так, будто взирал в отверстую могилу. Лицо его было бледно и неподвижно.

      У незнакомца были коротко обрезанные волосы. Так стригли узников или галерников. Дворянин не дал бы себя так ощипать – однако мужчина явно был дворянином. Столь деликатные, почти женственные черты попадались лишь у благороднорожденных господинчиков. Однако он был уже немолод, а два небольших шрама на шее и на подбородке выдавали, что ему не чужды были и тайны сражений. Носил он панталоны, шитые золотой нитью, и кожаный камзол с серебряными пуговицами. Вместо пояса был на нем пурпурный шелковый шарф, а на запястье правой руки поблескивало несколько тяжелых золотых браслетов. Писец задумался на миг, стал бы фехтовальщик так отягощать ведущую руку, но потом заметил, что рапира незнакомца тоже висит с правой, противоположной стороны. В рукояти ее поблескивал самый большой изумруд, какой писцу когда-либо приходилось видеть, а в левом ухе незнакомца была маленькая серьга с черной жемчужиной.

      Служащий – горбун с бельмом на одном глазу – не выносил персон, которые обвешиваются драгоценностями. Полагал, что делают они это, чтобы хвастаться перед всем миром возможностями, зачарованными в золоте, мечтами, плененными в стопках монет. За черную жемчужину служащий мог бы неделю не выходить из публичного дома. Изумрудом мог бы кормить семью год. Тем временем богачи, удовлетворив все свои земные потребности, излишек богатства помещают в украшения, нося на себе целые невыстроенные дома, некупленные стада, ненанятых слуг.

      И все же даже в глубине души служащий не отваживался подумать худо о незнакомце. Казалось, что его холодные серые глаза прошивают человека навылет, словно сам Вечный Свет.

      Пришелец медленно двинулся внутрь склада, каждый шаг делая с явным трудом.

      – Была убита чисто, один укол прямо в глаз, – начал писец.

      – Мы знаем, мы видели. Были мы уже в гарнизоне, – услышал он.

      Его поразила манера незнакомца отвечать и его южный акцент, однако он повидал уже в жизни достаточно чужеземцев, чтобы не выказывать удивления.

      Пришелец присел там, где еще было видно пятно крови, а писец, увидев, как обтягивает камзол его грудь, догадался, что, скорее всего, он имеет дело с женщиной. Только откуда у женщины такой суровый, низкий голос, которого не устыдился бы и старый корсар?

      Прошла долгая минута.

      – Мы опоздали. Мы опоздали на день, – сказала наконец незнакомка, гладя ладонью шершавое дерево.

      Лишь по легкому дрожанию голоса служащий понял, что убитая, верно, была для нее кем-то близким.

      Внезапно женщина вздрогнула – в каком-то из углублений на полу почувствовала легкую влажность. Сидела так на корточках еще долго – сгорбленная, она приклеилась к полу, словно старый монах, – а писец с интересом следил за нею. Плохо видел ее лицо, но показалось ему, будто на доски рядом с кровавым пятном упала слезинка.

      Он